Татьяна Степанова - Три богини судьбы

– Номер участкового мне мобильный, который эту территорию в Дзержинске обслуживает.

Забыв про кофе, Гущин уже кого-то внимательно слушал в трубку, бросая отрывистые короткие вопросы.

И снова – сложная гамма чувств…

А обычно вид у полковника благодушный и простоватый…

Лысина блестит, как медный таз…

Катя сходила помыла чашки, налила в электрический чайник свежей воды. Кто о них тут в розыске позаботится, если засядут на всю ночь «раскрывать»? Да, все же РАБОТА, повседневная РАБОТА классно мозги прочищает. Слушай, запоминай, потом будет статья об успешном раскрытии.

ТОЛЬКО ВОТ КАКОГО ИМЕННО ДЕЛА?

ЧТО-ТО ОНА СОВСЕМ ЗАПУТАЛАСЬ…

– Дьякова ранее трижды судима. Значит, та самая, ошибки нет, фото не врет, – Гущин выдохнул, словно сбросил с себя какой-то груз. – Участковый докладывает… Нареканий нет, лет пятнадцать уж вроде как тихо живет. Владелица химчистки, раньше имела несколько приемных пунктов, теперь нет, бизнес свернула… У нее два взрослых сына – эти самые Григорий и Петр, машины одна на младшего, другая по доверенности на старшего. Живут в частном доме, адрес: улица Силикатная, недалеко от железнодорожных путей. Участковый в доме никогда не был, не удосужился – выговор ему за это влепить… На участке есть другие постройки – сарай, баня, гараж. Возможно, и подвал в доме имеется… И еще кое-что он мне сказал, этот участковый…

Катя с сумкой была уже на пороге кабинета. Домой, домой, к Анфисе, к ее плюшкам, малиновому варенью… Сейчас она возьмет такси и полетит по вечерней Москве домой – успокоенная, возвращенная к реальности…

– Они держат собаку бойцовской породы.

Катя замерла. Гущин произнес это так, словно забил гвоздь. Забил гвоздь в стену и повесил картину.

Только эта картина пока еще была ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ.

В этот вечер все валилось из рук. Рюмка водки и та… Рюмка-рюмашка… Лариса Павловна Дьякова, Мама Лара, в розовом махровом халате, в шлепанцах на босу ногу, смотрела по телевизору «Боярского» и пила.

Эх, когда-то хорош ты был, пацан с усами… И пел…Что-то там про «такси зеленое» гундосил… Нравился. А теперь постарел шибко.

Ох!

Осколки рюмашки на полу, взять бы совок, щетку…

Ничего, Петька, сын, дома – уберет. Заявился тут домой сам не свой. Пиджак порван. А Гришка, младший, так и не приехал домой ночевать. И сейчас его нет. Звонил – пьяный: мама, я люблю тебя… мама Лара, помоги…

Чем поможешь, если пьет?

Как убили ту суку, все в доме кувырком. И нет никакой радости. И здоровья нет в теле. Грудь болит. И такая усталость, словно камни таскала весь день, а ведь весь день за порог не выходила. Из химчистки опять звонили насчет договора с комбинатом с Докукина, не поехала, не повезла договор.

Стол, покрытый клеенкой, бутылка водки, стакан…

Сынок… Сынок Петруша, хочешь рюмашку? Нет его в доме, в гараже сидит, вид делает, что с машиной занимается…

Бабу себе нашел, по ресторанам, по театрам ее водит.

Как убили ту суку в подвале – все, все, все кувырком…

Так ничего и не узнали, так ничего и не сделали путного. И денег не вернули. И не отомстили. Только в крови измарались зазря. Теперь, если найдут, потянут… К ответу потянут…

Не найдут.

С банком-то тогда ничего, никого не нашли. Не дознались.

И что же так сегодня тяжело-то на сердце? Чует оно, что ли, беду? Болит, болит… Пьешь, не зальешь никак. И сынки… гады они, сынки, только о себе, только о себе, на мать – плевать.

МАМА ЛАРА, ПОМОГИ!

ПОМОГИ!

Кто это зовет? Хрипит?

Лариса Павловна тупо смотрела на почти пустую бутылку водки. Над столом, покрытым клеенкой, рдел оранжевый абажур, и бутылка в его свете отбрасывала на стол маленькую четкую тень. Как будто стрелка часов…

И вот она дернулась и поползла вперед, словно считая минуты.

Лариса Павловна встала.

– Петька! Марш сюда!

Нет ответа от сына.

– Петька! Говорить с тобой хочу! Мать твоя хочет!

Нет ответа. Сидит в гараже. Было бы куда уйти – давно бы бросил и этот дом, и химчистку, и пса-людоеда, и ее – свою мать…

К бабе бы той ушел, в которую втрескался по уши. Чем она его только взяла-то? Дылда, на нормальную бабу не похожа… Та, сестра ее, вроде как получше, покруглее. А эта доска доской.

– Я кому говорю! Марш ко мне!

Темный пустой дом. Только питбуль Рой зарычал спросонья: чего орешь, разоряешься? Нет у тебя сыновей.

Нет сыновей? Как это нет?! Рожала от разных мужиков, кормила… Гришка в Чите вон родился, и потом ее сразу в Астрахань досиживать перевели, как кормящую мать, потому что там климат мягче…

Как это нет сыновей?! А банк когда грабили? Тот чертов банк на Новой Риге. Отсюда ведь уехали все втроем, она благословила – и сыновей, и его… Женьку Цветухина… Кто инструмент доставал? Кто деньги платил? Там вся штука была в том, чтобы быстро сделать все. Быстро, моментально. Сигнализацию как вырубить, чтобы менты не наскочили, Женька полгода там, в банке, изучал, прикидывал, кумекал. Но без инструмента хрен бы они сейфы вскрыли и ту дверь в хранилище. А инструмент она достала – ему и сыну Петру. Сила-то у него как раз та – шниферить, хоть и молодой тогда был еще.

Одиннадцать лет назад.

Как это нет сыновей?!

Это ОН ее бросил – Цветухин, а дети… Нет, дети со мной… до конца…

Вон только сказала: убей! Убил, глазом не моргнул…

Лучше бы не убивал…

– Сынок! Поди ко мне… сынок… плохо мне что-то…

Темная полоска на освещенной абажуром клеенке как стрелка часов медленно ползет… Что за морок? Вот тут, бывало, с НИМ сидели, выпивали… Не так, конечно, как она сейчас хлещет. А культурно. За твою удаль, Женька! За твою красоту, Лара!

Про красоту ей твердил… Как, бывало, в постели обнимет, сердце, сердце зайдется, упадет…

Вот и сейчас куда-то падает… Стрелка-тень ползет, как червяк…

И ведь ничего от него не осталось на память. Ничего не оставил, когда бросал, убегал со всеми деньгами.

Почему она тогда не настояла, чтобы он… чтобы они все втроем все, что взяли там – деньги, ювелирку из сейфов, – привезли бы сюда, в дом? Побоялась тогда – вдруг заметут? Вдруг наследили там, в банке? Женька Цветухин сказал: место одно есть, надежное. Пусть ТАМ полежит, пока тут все не уляжется. В постели ведь сказал ей, когда ласкал-ублажал, а она тогда в тумане была, со всем соглашалась. Дура… ах какая же дура…

Работали с Петькой там, внутри, в хранилище, вместе. Гришка на стреме был за рулем, ждал. Сюда домой в ту ночь не поехали. Цветухина высадили где-то в центре, а сами вдвоем рванули в ночной клуб – ну чтобы алиби было в случае чего. Всю, мол, ночь там с девками зажигали. Алиби-то так и не понадобилось тогда. Никто не спросил.

А Цветухин на следующий день заявился. Тогда-то она от счастья пьяная была – такое дело удалось, такой куш сорвали, такой любовник возле юбки ее как пришитый, и теперь такая жизнь их всех ждет… Такая жизнь…