Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова

Я говорила и краем глаза отмечала, что мне начинают передавать купюры. Пятьсот рублей, всхлипывая, пододвинул Эмма-эмо – он же Антон, аналогичную сумму передала Олеся, Маринка с Андреем скинулись по тысяче.

– Я вам деньги в номер принесу, – страстно прошептал Вован, оскаливая белоснежные зубы. Видимо, когда-то ему сказали, что с этой зверской гримасой он особенно хорош. – Покажете мне свой крем? Неужели на нем так и написано – пауэрлифтинг?

– «Идите к лешему» на нем написано.

Увлекшись важным для меня вопросом, я совершенно позабыла и о замке, и о привидении, и о странном стуке.

Напрасно...

Такой бодрой рысью я обычно бегу:

– к необычному трупу; понятия страха и отвращения у нормальных судмедэкспертов нет – есть интерес.

– к бездомной собаке; у меня в сумке всегда припасена горстка корма, часто он спасает песикам жизнь.

– к синей лужище моря, катящего волны до самого неба; обожаю!

– от малолетних поклонников; знала бы рецепт собственной вечной молодости – озолотилась бы, уже младше сына мальчики заглядываются.

– мимо консьержки Клавдии Петровны, которая, став адепткой какой-то нерусской церкви, простирает ко мне руки с громогласным кличем: «Опомнись, сестра!».

А еще, оказывается, можно мчаться сломя голову на этюды.

Прыг-скок, я лечу через широкие ступени мраморной лестницы.

Звяк-бряк, в моем рисовальном чемоданчике от нетерпения шевелятся кисти, краски, гладкая, вкусно пахнущая бумага.

Какие божественные оттенки у начинающейся осени!

Я думала сначала поваляться в номере после обеда или поболтать с Андреем. Все-таки очень интересный тот случай – с ядом, который убивает, но не определяется путем стандартных химических исследований.

Однако по ресторану зашарили прожекторы солнца, и виднеющийся из окна парк наполнился светом.

Я уже давно обращаю внимание: вдали от городов и оживленных трасс у зелени – травы, кустов, деревьев – совершенно другой, чистый, нарядный насыщенный оттенок.

Парк далеко. Но даже издали – это неописуемое зрелище. Блики скользят по влажным изумрудным листьям, целуют редкие беззащитно-желтые веснушки осени, полируют гладь пруда. Особенно прекрасны нежащиеся в тепле лебеди. Белоснежные томные шеи, темные клювы, приводящие в порядок длинные перья на крыльях...

Схватить краски и бежать.

Пока есть это солнце и серая сеть теней, и разомлевшая от бабьего лета природа.

Идти по выложенным красной плиткой дорожкам – это значит долго спускаться между террасами, потом огибать внушительный пантеон белоснежных скульптур.

Я всегда тороплюсь, мне все нужно делать быстро – есть, принимать решения, отдаваться вдохновению.

А что, если отправиться напрямую? Правда, очень уж демонстративно топтать газон мне стыдно. Но вот если пройти чуть вперед вдоль окон, и затем дернуть вниз, то никто ведь ничего не увидит...

Я двигалась очень быстро.

Все остальное произошло одновременно: глаза увидели ад, мозг скомандовал: «Вперед», а ноги налились свинцом. И смотреть – жутко, а не глядеть – не получается, но не убежать, даже не пошевелиться...

Огромная стеклянная дверь, до самого пола, не скрывает ни малейшей детали интерьера комнаты. Я хорошо различаю все находящиеся там странные предметы еще и потому, что в центре помещения, в огромном медном тазу, установленном на массивной подставке, пылает красно-синий огонь. В его отблесках, потрясая бубном, передвигается мелкими шажочками демон – черная-пречерная, обсидиановая невысокая худощавая девушка. Гладкая шоколадная кожа, темное обтягивающее платье, полуприкрытые веки, серо-фиолетовая выпуклость крупного рта. Просто смотришь на все это – и мороз по коже, если есть концентрированный ужас – то он весь заключен в лоснящейся, мерно движущейся по кругу точеной статуэтке цвета сажи.

Мне кажется, что большего страха испытывать невозможно – но с каждой секундой я все глубже погружаюсь в трясину леденящего отчаяния.

Взгляд различает что-то вроде алтаря в глубине комнаты: горящие свечи, фотографии темнокожих людей, камни, миски, стаканы. На плоской овальной подставке перед этим сомнительным иконостасом лежит крупная нечищеная рыба, голова ее отделена и поставлена перпендикулярно. Вижу тонкую струйку крови, стекающую по желобку подставки в белую плошку, потом острый топорик с полукруглым лезвием, пучки трав, глиняные фигурки со зверскими лицами-гримасами.

Девица меня заметила, распахнула глаза, хищно оскалила белоснежные зубы. И протянула ко мне тонкие руки, начала приближаться.

Только когда я увидела отпечаток ее ладони, прижатой к стеклу, розово-серый, у меня получилось броситься наутек.

Домчавшись до парка в считаные секунды, я рухнула на травку у первой же березки, особенно родной после встречи с жуткой темнокожей девушкой.

Ах, да, Андрей же говорил, что жена Панина вроде бы нигерийка. И я даже представляла себе полненькую симпатичную хохотушку, почему-то непременно в длинной цветастой юбке. Но та, что с бубном водила хороводы вокруг огня – она же чудовище инфернальное!

Я, судебно-медицинский эксперт с огромным стажем и устойчивой нервной системой, чуть с ума не сошла, глядя на нее. Значит, обычные люди при виде этой девицы вообще будут штабелями обморочными укладываться.

– Андрей мог бы мне прямо сказать, что попал в филиал дурдома, и ему там страшно.

Знаете, тихо сам с собою – со стороны, может, и выглядит идиотизмом, но на самом деле вот такие мысли вслух помогают справиться с волнением, усмирить трясущиеся руки. И зубы вроде тоже уже почти не стучат.

– Конечно, Соколов предупреждал. Но я даже не могла предположить, что все настолько запущено. Бедный мальчик! Ему стало страшно, вот он и заманил меня сюда. Да, все правильно, все именно так, как он говорил – здесь очень красиво и очень любопытно. Но концентрация аномальных личностей на квадратный метр тут явно завышена. Эта тетушка Алена, мальчишка-плаксишка, а уж негритянка!.. Мама дорогая, где Панин только выкопал такое страшилище!

– Почему сразу страшилище? Я лично нахожу свою подругу очень привлекательной. Кстати, Айо переводится с нигерийского как «радость». И, знаете, девушка полностью оправдывает свое имя.

Я вскочила на ноги и на долю секунды потерялась. Мне стало неудобно, что незаметно появившийся в парке Михаил Панин услышал не предназначенные для чужих ушей рассуждения.

Надеюсь, с макияжем все в порядке и страх по моей физиономии прошелся не очень сильно.

Но почему этот фанат мазурки и ботвиньи имеет привычку внезапно подкрадываться?!

И лезть со своими ремарками!

Хм, радость...

Догадываюсь я, какие радости доставляет ему его темнокожее инферно. А после того как эффектно поизвивается на белой простыне, отсекает головы бедным рыбешкам, разжигает огонь и колотит в бубен.