Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова

– Я так понимаю, вы видели Айо во время обряда. Да, она практикует Вуду, в ее стране так принято. Мы очень мало знаем об этой религии. Так, по верхам, в духе фильмов-ужасов: люди, превращенные в зомби, проткнутые иглами куклы. На самом деле...

– О, да, на самом деле последовательницы культа Вуду кротки, как сестры милосердия, трудящиеся в лепрозории.

Михаил раздраженно тряхнул каштановыми волосами.

Похоже, его давно не перебивали – надулся, заскреб небритые щеки.

Все-таки он красивый. Лицо начинает увядать, черты из эталонно-правильных делаются чуть жесткими. Но – все равно очень красивый, сукин сын – что есть, то есть. Кажется, ему сейчас около сорока лет. Сорок два – сорок-три. Помню, несколько лет назад все газеты бурно радовались его юбилею.

– На самом деле в религии Вуду имеется много общего с католицизмом. При колонизации африканцы заимствовали у католиков некоторые молитвы, алтарную конструкцию. А Айо мне рассказывала, что в ее племени считается недостойным прибегать к магическим обрядам. Мне нравится эта религия безусловным почитанием предков. Мертвые для последователей Вуду – это объект постоянного внимания, надо как можно чаще вспоминать ушедших родственников и заботиться о них. Согласитесь, сегодня...

Меня несет, я снова перебиваю хозяина замка, акций, денег, женщин, и, возможно, Медной горы. Да в курсе я, в курсе – у Медной горы, считается, есть хозяйка, но женщина – и там где ресурсы? Как бы не так, здесь явно что-то перепутали!

Невольно срываюсь на крик.

Еще бы: заботиться о мертвых легче, чем о живых.

Олеся с широко распахнутыми наивными глазищами пока жива. И сыночек-звоночек, Антон-Эмо, сопля, спадающая на провод наушников – хоть и жестоко штурмуется подростковой гормональной революцией, но все-таки ходит, плачет и функционирует без особых сбоев.

Андрюша с Маринкой – новоявленные родственнички, ага, не хотите ли, милые, свадебную церемонию на лоне природы?

Все вместе это не монтируется.

Кого можно обмануть такими жестами и проповедями?

Да только Олесю и Иисуса Христа – ибо верят они всему, чему угодно, так как хотят верить!

– Стоп, стоп! – Михаил отступил на пару шагов, отгородился сложенными на груди руками и презрительно задрал подбородок. – Вы так переживаете по поводу моей личной жизни, что я даже решил объяснить вам кое-что. Хотя в принципе не должен никому ничего объяснять. И особенно малознакомому человеку. Но все-таки. У Антона сейчас трудный возраст. Если вы его видели, то... Это так убого, примитивно, вся его философия и поведение! Но я не могу жить с ним, мы с Олесей никогда не были женаты, и, наверное, у всех нормальных людей иногда по пьяни кое-что случается... В конце концов, отец меня, видимо, в такой же ситуации сделал – а я ничего так высоту по жизни взял, разве нет? И материально Олеся с сыном, как только дела у меня наладились, не нуждались. К тому же это Олеся предложила – чтобы мальчик побыл здесь, хоть какое-то мужское влияние, понимаете? Айо – очень великодушная женщина, она хочет подружиться с сыном и матерью моего ребенка, но те же шарахаются от нее! Знаете, я вот слушаю вас и лишний раз убеждаюсь – любые добрые намерения выворачиваются так, что выглядят потом... потом... да просто ассорти из действий Чикатило! Все правильно, так и есть: ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Ассорти из действий Чикатило, ну-ну.

Заметь, олигарх, это сказал ты, а не я. Почему? Потому что на самом деле ты врешь! Тебе нравится наблюдать за тем, как зреет нарыв потенциальных конфликтов. На драку между твоими девочками можно принимать ставки. Понятно, в чью пользу.

Твоя жизнь вывернута на изнанку, растащена по косточкам стервятниками-журналистами. Узнать, понять, угадать тебя – проще простого.

Сначала ты выжил в перестрелках за приносящие прибыль заводики, потом лез за дозой адреналина в пасть львам или кто там еще шастает по пустыням экзотических стран.

Помню, читала: ты покорил все припудренные снегом горные вершины, лихо, как подросток, прыгал по крышам. Разбивал тачки, стоимость которых эквивалентна годовому бюджету нашего бюро судебно-медицинской экспертизы. Жил на подводной лодке, снимался в реалити-шоу, встал в очередь на платные полеты в космос...

Отец и брат – лишь новые роли, очередные игрушки. Кто поверит в искренность твоих намерений? Разве что корреспондентка глянцевого журнала, который читают люди с глянцевым, без извилин, мозгом.

Впрочем, мне лень ругаться с Михаилом, поэтому у меня даже получается не зарезать его правдой-маткой. Какой прогресс: иногда я все же оставляю свое мнение при себе! Лучше поинтересуюсь другим, более занимательным вопросом:

– Скажите, а вы уже познакомились с привидением княгини Щербатовой?

У Панина очень искренний смех.

– Что ж, теперь я начинаю понимать, почему Андрей вас так ценит. Мне было очень любопытно на вас посмотреть. Единственный человек, которого захотел пригласить мой брат! Я даже жалел, что сегодня пришлось задержаться с адвокатом и я не смог выйти к обеду. А привидение... Нет, пока мы не познакомились. Мне строители говорили, что его видели. Дескать, шла по коридору высокая женщина в длинном белом платье и чепце, заламывала руки и тихо звала: «Миша, Миша!». Похоже, Лермонтов был тем еще ловеласом и сумел произвести на княгиню неизгладимое впечатление, если она и после смерти так по нему убивается... Что ж, меня тоже зовут Мишей, может, рано или поздно привидение, не дождавшись Михаила Юрьевича, решит заглянуть ко мне!

В карих глазах пляшут чертики смеха и удовольствия, не улыбнуться в ответ на такую обаятельную улыбку невозможно.

Что ж, пожалуй, мне нравится этот человек. Он любопытен, забавен... в конце концов, мне встречались люди намного хуже.

Попрощавшись, Михаил ушел. Но мне еще нескоро удалось переключиться на пейзаж и разогнать кистями и красками магнетизм ауры Панина, устраивавшей слайд-шоу то из раздраженного взгляда красивых умных глаз, то из сжимающихся в гневный кулак пальцев, то из счастливой искренней улыбки.

Неужели я влюбляюсь?

Нет, это глупо, полная ерунда!

У меня есть Леня, он тоже судебный медик, мы вместе сто пятьдесят лет и я надеюсь, совместно прожитого времени будет минимум веков пять. Мне хорошо с моим мужем. И потом, где я еще найду мужика, который с пониманием отнесется к тому, что жена чаще режет трупы, чем мясо для отбивных?!

Пейзаж, разумеется, вышел посредственным. Когда голова занята другим, к мольберту вообще лучше не подходить, его не обманешь.

Что ж, новый лист бумаги портить смысла не было. В другой раз. Зелень, желтизна, синева и прочие оттенки едва начинающей тлеть осени стоят того, чтобы их рисовать в состоянии настоящего вдохновения...