Уголовного розыска воин

Что-то уставать я стал. Особенно с трудом прихожу в себя после командировок. Недавно 7 дней был в Чимкенте. Город не описываю, не до него мне было. Из Чимкента самолетом в Кзыл-Орду, там был несколько часов и поездом уехал в Чиили. Там трое суток мотался по колхозам, пока не нашел того, кого мне надо было найти. Пришлось быть и следователем и оперативником. Одна радость за это мотанье — нашел! Из Чиили поездом в Ташкент. Там было у меня три свободных часа. Сходил на рынок. Купил килограмм яблок, полкило чего-то вроде яблок, забыл название, три редьки зеленые и две большие продолговатые луковицы. Было там еще кой-чего интересного из овощей, да денег не хватило. В шесть вечера вылетел в Москву. Прилетел, но, пока добрался с Домодедова до Шереметьева, самолет мой на Ригу улетел. Ночь провел на аэровокзале. До трех ночи на ногах, а потом и кресло освободилось.

Вернулся домой, дела мои, конечно, без меня лежали без движения. Пришлось каждый день сидеть допоздна, а то бы зашился. Ольга по телефону спрашивает: «Почему ты раскладушку себе в кабинет не поставишь?»

В марте моей службе 25 лет. Надо на пенсию, да вряд ли отпустят. Несколько лет наш отдел держал переходящее Красное знамя республики. В этом году придется отдать, но все равно результаты работы хорошие. Да и самому трудно оторваться от этой работы, хоть ни днем, ни ночью нет покоя.

У тебя все-таки времени свободного побольше. Не обижайся, пиши. Сейчас у нас уже красные ранние вишни. Приезжай.

Твой сын Гена.

Плюнул на все и завтра еду на озеро к Таськиным родным провожать в армию ее брата. Едем всей семьей».

На письменном столе под стеклом на двух белых листах его рабочая биография. Кто-то писал эту биографию, нарушая стиль делового документа, писал как рассказывал.

«Беломестных Генрих Григорьевич.

Родился в 1927 году в Иркутске. В этом городе он окончил семилетку и затем поехал в Красноярск. Это было начало войны. В Красноярск эвакуировался железнодорожный техникум. Генрих Беломестных поступил учиться в этот техникум.

Здесь его приняли в комсомол.

Но техникум окончить не пришлось. Время было трудное, отец ушел на фронт; надо было помогать матери, родственникам.

С семнадцати лет и до конца своей жизни Генрих Григорьевич был связан с трудной и опасной милицейской работой.

Каждый день его жизни был напряженным и нелегким. Борьба с расхитителями социалистической собственности, с ворами, грабителями... А он еще и учился. Ведь за плечами была всего неполная средняя школа. Учился упорно, так же, как работал. В 1961 году, тридцати четырех лет от роду, он получил высшее образование, закончил Высшую школу МВД СССР.

А в 1950 году, когда Генриху Беломестных было 23 года, его приняли в члены Коммунистической партии. Каким он был коммунистом, говорят его дела и жизнь.

Его самоотверженный труд отмечен семью правительственными наградами.

Мы никогда не забудем его, нашего друга и начальника — жизнерадостного, авторитетного, справедливого.

Решением коллегии МВД ЛатвССР от 14 августа 1970 года имя товарища Беломестных Генриха Григорьевича занесено на мемориальную доску МВД Латвийской ССР».

«Газик» останавливается у чугунной ограды старого городского кладбища. Сразу у входа направо возвышается памятник. На мраморной стеле золотой барельеф и прощальные слова: «Мужеству отважных должное отдаем». У подножия бело от цветов. Белые астры, белые хризантемы. За оградой могилы сидят на встроенных вдоль дорожек скамьях, стоят под деревьями люди. Большинство из них в милицейской форме. Бросается в глаза их особый, парадный вид. Так каждый год 10 ноября, в День милиции, здесь собираются его друзья.

На одной из скамеек, окруженная плотным кольцом детей и женщин, — Анна Петровна Беломестных. Мать.

Каждое утро с шести утра до восьми сидит она на этой скамейке. В дождь — под зонтиком, в мороз — с грелкой для ног. Ей 69 лет. Но она еще работает.

До этого утра, когда пришло известие о гибели сына, Анна Петровна Беломестных не замечала своего возраста. Была бессменным председателем месткома, вечерами спешила на репетиции хора ветеранов. Хор до сих пор славится в Даугавпилсе, до сих пор вспоминают зрители его лучшую солистку Анну Петровну Беломестных. А пироги и блины, которые готовила она по праздникам, кто только не едал: и друзья Генриха, и подруги из хора, и сослуживцы из госбанка.

И все это в один час оборвалось. Пуля, вылетевшая из пистолета убийцы, рикошетом ударила в сердца многим. Почернела, застыла в горе великом мать: как жить, зачем жить дальше?

Принято считать, что горе на людях, разделенное с другими, — полгоря. Так оно и не так. На суде в переполненном зале ей было легче. В перерывах между заседаниями к ней подходили совсем незнакомые люди, стояли молча или говорили о том, что разделяют ее горе, просили сказать, чем они ей могут помочь.

Но были и другие минуты, короткие минуты отчуждения, когда она говорила в перерыве невестке и внукам: «Вы идите, я посижу здесь. Никого не могу видеть». Вот в такую минуту к ней подошел отец подсудимого Павла Степанова.

— Мы родители, — сказал он, — никто нас так не поймет, как мы друг друга.

Она готова была понять. Она знала, что самую большую боль, или радость, или позор могут принести родителям только их дети.

— Вам уже никто не может помочь, — говорил отец Степанов, — вашего сына уже нет в живых, и ничто не сможет его воскресить. Пожалейте живых. Они молодые. У них жизнь впереди.

— Как мне их пожалеть?

— Скажите, когда придет ваш черед давать показания, слово в их защиту. Вы мать. Ваше слово много значит.

Она глядела на него и не видела его лица. Она понимала и не понимала его просьбы. И она сказала:

— Убили меня вместе с Геной. Нечем мне вашего сына пожалеть.

Они ехали после суда из Риги все в одном вагоне. И что-то берегло ее от новых испытаний: ни разу не встретилась даже взглядом с родителями тех, кого увели из зала суда под конвоем. Но это испытание поджидало ее.

Даже писатель в самой драматической истории порой не придумает такого, что иногда преподнесет жизнь.

Она вышла на работу через несколько дней после суда. Управляющий перевел ее временно на более легкий участок. К ней подходили люди, протягивали пенсионные книжки.

Операция была несложная. Она не видела лиц: брала из руки книжку, доставала карточку, книжку — карточку, книжку — карточку... Эта работа отвлекала от дум. Когда руки с пенсионной книжкой в окошке не было, она доставала из сумочки платок, прикладывала к глазам, и тогда кто-нибудь из ее товарищей говорил:

— Анна Петровна, голубушка, не надо...

И вдруг рука, протянувшая ей пенсионную книжку, дрогнула. Она подняла глаза, выплаканные, застланные горем глаза. И увидела лицо отца Юрия Коляды. Отец и мать. Отец убийцы и мать убитого.