Екатерина Лесина - Хризантема императрицы

Потом был дом, попытка остановить кровь из носа и глухая злость на уродов, которые сговорились извести его. Правильно, уродам невыносимо каждый день видеть перед собой настоящего человека – сильного, свободного, умного, раскрепощенного телом и разумом. Уродов это бесит...

И окрасившая воду алым кровь была тому подтверждением. Он любовался ею, он думал о том, как и что напишет, остро и гневно, обличительно. И через сто лет, а может и раньше, найдется тот, кто узрит в словах истину. А потом, позже, истину эту станут учить в школе, ужасаясь тяготам пройденного пути.

Трудно быть лучше остальных. Трудно быть другим.

Мысли его прервал звонок, и насмешливый детский голос сообщил, что его жена сейчас в ресторане, с Милославом. Нет, голос как-то иначе выразился, обидно так, сделав из Аркадия рогоносца.

Но ресторан он тоже помнил, а дальше... что случилось дальше? Он вышел... он вернулся в квартиру и... снова звонок, тот же голос, сочувственный и нежный, но все еще детский. И не разобрать – мальчик или девочка. Предложение выпить, ведь ему нужно, немного... Бутылка водки в холодильнике при том, что он совершенно точно не ставил и даже не покупал такую, литровую, квадратную, с нарядной черно-серебристой этикеткой.

Вода воняла хлоркой, но Вельский пил прямо из под крана, с наслаждением ощущая, как тепловатые струйки текут по губам, по шее, как намокают майка и брюки. Прояснилось. Он выпил из бутылки, всего стопарик, для куражу. А потом, кажется, еще один... а потом явилась Женька и обозвала его скотом.

Что было дальше?

Наверное, ничего. Ярость очистила сознание, избавила его от мук рефлексии и... и надо бы чего сожрать, а то в животе урчит и булькает выпитая вода.

На кухонном столе, прямо на препошлейшей клетчатой скатерти, то ли желтой с синим, то ли синей с желтым, на препошлейшей же салфетке в виде чайника, лежал топор. Самый обыкновенный, с белым, новехоньким обухом и черным литым лезвием, на котором ярким пятнышком выделялся стикер. Впрочем, пятен было больше – темно-бордовые разводы ползли и по рукояти, и по лезвию, и на скатерти отпечатались, и на салфетке. А на самом острие, присохший к металлу, висел темно-черный колтунчик волос.

Мамочки... мамочки... это он, значит, Женьку? Вчера? Или сегодня? Но какая разница, это он ее... топором... по голове и волосы... а труп тогда где? Или он ее не дома? Выгнал, следом пошел, топор по дороге купил и...

Как Родион Раскольников. Наказание во искупление, ведь жена-предательница ничем не лучше старухи-процентщицы.

Обрыв пути на взлете жизни, вот этими самыми руками. И он, Вельский, выходит – настоящий человек, который смог, сумел, переступил, добрался до истины. И прятаться не станет, завтра же пойдет и сознается. Завтра же!

Желтую хризантему, скатившуюся под стол, Вельский заметил лишь наступив. Увядший цветок слабо хрустнул, лепестки разлезлись скользкой кашицей и, брезгливо подняв хризантему за короткий стебель, Вельский вышвырнул ее в мусорное ведро. Потом замер, прислушиваясь к ощущениям внутри – не было ни горя, ни сожаления, ни страха, лишь легкое удивление – как это он сумел?

И почему ничего не помнит? Хотя... желтая хризантема во сне и цветок наяву, Женькин образ, Женькины волосы, Женькина кровь.

Совесть по-прежнему молчала, зато появилась мыслишка... Вельский протянул руку к топору, поудобнее ухватился за липкую рукоять и поднял, помахал в воздухе. Движения, поначалу робкие, постепенно приобрели уверенность и размах.

К бесам Достоевского! Он напишет свою книгу, более правдивую, жестокую, непримиримую. Он вывернет наизнанку высокогуманистичные идеи, показав, что в человеке нет гуманизма, что убийца живет в каждом и нужно лишь немного смелости, чтобы выпустить зверя.

Вот только кто? Мерзкая старуха в подражание исходному сюжету или та, вторая, лживая?

Он пока не решил. Зато вспомнил о бутылке у кровати. Там ведь еще на треть оставалось, как раз для того, чтобы подумать.

Эти перемены, в отличие от прошлых, были естественны и более того, об их приближении говорили все те признаки, замеченные Дашкой задолго до момента, когда Сергей привел в квартиру женщину, которую представил:

– Это Рита. Я на ней женился.

– Здравствуйте, – сказала Рита, глядя поверх Дашкиной головы. – А у вас тут ничего, мило. И квартира огромная.

– Здравствуйте, – ответила Дашка, почесывая ожог – позавчера Желлочка вывернула на нее тарелку с горячим супом, и теперь на руке было красное пятно, которое ко всему жутко чесалось. – А квартира – да, огромная, тут всем места хватит.

Как выяснилось впоследствии, она ошиблась. Крохотная Рита, белокурая макушка которой едва-едва достигала Сережиного плеча, занимала очень много места. Она умудрялась быть везде: требовательно стучала в двери ванной комнаты, стоило Дашке залезть в ванну, стояла за спиной на кухне, раздражая советами, копалась в гардеробной, маячила в гостиной, требовала внимания и жаловалась Сергею, что ее здесь не любят. Сергей злился. А Дашка сходила с ума.

Ей начинало казаться, что собственная жизнь ее уже ей и не принадлежит, она разодрана на куски, которые растащили люди, некогда бывшие близкими и родными. Единственной отдушиной оставался университет, куда не было доступа ни безумной Желле, ни скандалисту Милочке, ни Рите, добивавшейся неизвестно чего, ни Сергею, который, в отличие от жены, уже ничего не добивался. Но учеба подходила к концу, а Сергей все чаще заговаривал о том, что Дашин долг – оставаться в семье. А зимой Рита сообщила, что беременна. Сергей заявил, что про аспирантуру следует забыть, ведь семья – прежде всего. И Дашка впервые подумала, что неплохо было бы совсем переселиться во вторую квартиру. Впрочем, довольно скоро она об этой мысли забыла.

Дашка умела приспосабливаться к обстоятельствам.

– Я женюсь! – заявил Милослав с порога и, сложив руки рупором, заорал во всю глотку: – Эй вы там, слышите? Я женюсь!

Он как обычно не снял ботинки, и на паркете остались грязные следы, от вида которых у Дашки затряслись руки.

– Что, не рада? – Милка обнял, поцеловал в щеку, дыхнув духами и крепким, застойным перегаром. – Ну, Дашунь, готовьсь, будет тебе помощница!

Помощница? Скорее еще одна беспомощная, капризная, надоедливая, раздражающая нытьем, жалобами и попытками изменить заведенный в доме порядок, особа. А если она такая, как Милочка? Запойная и загульная? Но Милочкиных друзей Серж от дома отвадил, а тут...

Будущее, и до этого сообщения выглядевшее не слишком-то радужным, и вовсе превратилось в некое подобие черной лужи.

Следы на паркете. Вот в чем ее будущее, ее предназначение – убирать чужие следы на паркете.