Екатерина Лесина - Проклятие двух Мадонн

Бессонница привела его в кабинет, коньяк в ящике стола, привычная компания Мадонн, в которых сегодня не осталось ни капли божественного… Мертвая роза, живое сердце, лукавые взгляды и нечто смутное, замершее на границе между сознанием и бессознательным.

– Ваше здоровье, – Игорь поднял бокал. Дед иногда так делал, говорил, что не хватает достойной компании, Бехтерину это казалось еще одним подтверждением ненормальной одержимости. И вот теперь, выходит, сам.

Мадонны наблюдали молча, и именно благодаря тишине Игорю удалось услышать легкое поскрипывание половиц. Шаги. Приглушенный хлопок закрывающейся двери и снова прежняя вязкая тишина.

Он пошел следом, и пол снова заскрипел под ногами, уже немного громче, словно желая подчеркнуть тяжесть и неуклюжесть идущего. Перед дверью Игорь остановился: открыть сейчас? Выйти из дома? А если тот, другой, еще снаружи? Чувство, поселившееся где-то в области затылка, не было страхом, скорее осторожностью, взведенной в абсолют, натянутыми струнами нервов, адреналиновым драйвом сердечного ритма и шепотом арфы – близостью чужой тайны.

А может, нет никакой тайны, кому-то не спалось… вышел покурить… подышать свежим воздухом… подумать о чем-то своем. В любом случае караулить под дверью по меньшей мере глупо. Ручка послушно идет вниз, а за порогом пустота. Ночь на удивление прозрачная, хрупко-лиловая и звездная. Игорь заметил скорее движение, чем того, кто двигался, в зыбкой темноте все казалось ирреальным, размытым, удаленно-недоступным. Силуэт являлся частью этого нового пространства, и Игорю на мгновение почудилось, что ничего такого – ни шагов, ни хлопка двери, ни движения на самом деле не было, просто… фантазия.

Он шел следом за этой фантазией, за дом, мимо пруда с его клочковатым, напоенным сыростью туманом, по узкой тропинке в глубь леса, пытаясь не отстать, не потеряться, но и не выдать себя.

Туманная вуаль висела над болотом, стыдливо укрывая собравшихся, голоса и те, казалось, тонули в седоватой мгле. Подойти бы ближе, но как, если впереди – открытое пространство, местами украшенное болезненно-тонкими березками, за такими не спрячешься… а есть ли смысл в том, чтобы прятаться? Инстинкт требовал быть благоразумным, разум соглашался, но любопытство, приправленное пониманием, что вот она – разгадка, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, толкало вперед.

Игорь почти уже решился переступить черту, отделяющую спасительную черноту болота от влажно-серой туманной вуали, когда совсем рядом раздался тихий шепот:

– Что ж вам, Игорь Батькович, по ночам-то не спится? Сидите уж, коли пришли. Как мышь сидите… свидетелем будете.

У Татьяны пустые глаза, совершенно пустые, в них нет даже безумия, и от этого становится по-настоящему страшно. Убьет, не задумываясь, без сожалений и последующих угрызений совести… какая совесть, когда деньги на кону. Или я была не права, дело отнюдь не в деньгах?

– Марта была сукой, жадной и завистливой, как Машка моя, как Любаша, как все вокруг. Делают вид, будто хорошие, а на самом деле уроды моральные. – Голос отстраненно-спокойный, лишенный и тени эмоций. – И я уродка… болотное чучело, хорошая девочка, обреченная существовать по чужим правилам. Никогда не умела воевать, за свободу, за права… и Ольгушка тоже. Мы ведь подруги с ней, правда?

– Правда.

– И не сумасшедшая она, просто другая, не такая, как эти… ублюдки. И я другая. Мы вместе.

– Сестры, – Ольгушка улыбнулась. – Совсем как настоящие…

Не похожи, ни на мгновение, ни на минуту, и в то же время разница между ними не так и велика. Другие черты лица, другое телосложение, другая манера одеваться, жесты…

– Все равно не поймешь, – тихо сказала Татьяна. – Ты нормальная. Обыкновенная. Такая же, как они.

– А ты?

Время, еще секунду, две, десять, хоть сколько бы то ни было. Еще немного ночной прохлады и томно-влажного воздуха, давящей боли в запястьях и самой возможности жить. Ощущать.

Жить хочу, хоть как, хоть кем… просто жить.

– Я? – Татьяна чуть покачивается, то ли кобра перед броском, то ли дерево на ветру. – Я – Мадонна горящего сердца… огонь-огонек в моих руках, на него летят бабочки и мотыльки… но чаще бабочки, наверное, оттого, что глупее. Летят и сгорают. Не сразу, сначала приманить, прикормить, посадить на ладошку, показать дорогу в рай, а потом, когда почти доберутся… у бабочек слабенькие крылья, как у фей. Помнишь фею Динь-Динь, которую предал Питер Пен? Украл пыльцу и подарил другой…

Она не бредила, она говорила четко и ясно, она просто издевалась. Ну и пусть, слова не так важны, ведь главное – время.

– Васька – Питер Пен, мальчишка, который никак не повзрослеет, у него только и есть, что игры да два цвета мира: черный и белый. Он хочет быть хорошим, но не взрослым, он знает, что наркотики – это плохо. И убийство тоже плохо, а остальное – игра… он играет, с ним играют. Хочешь? – В руках Татьяны появилась плоская фляга, не та, в которой Дед хранил коньяк, попроще, подешевле, побольше объемом.

– Что тут?

– Коньяк и кокаин. Легкая смерть, тебе будет хорошо и не больно. Мне бы не хотелось причинять тебе боль, в конце концов, ты же не виновата, что Дед оказался столь впечатлительной скотиной… жаль, Ваську забрали, поэтому и пришлось сегодня… Дольше она не выдержит. И ты тоже. Ты бы убежала сегодня, если б не Ольгушка с ее снотворным.

Ольгушка легонько пожимает плечами, точно извиняется за горький-горький апельсиновый сок.

Холодный металл коснулся губ, и Татьяна приказала:

– Пей, самой же легче станет.

Не хочу пить, не буду…

– Даже если не будешь, я тебя убью. Сегодня и сейчас. Другого выхода нет, но лучше выпей… так нужно.

Рука вцепилась в волосы, дернула, заставляя поднять голову, и Татьяна все так же спокойно добавила:

– Я всегда добиваюсь своего…

– Иногда она больше плохая, чем хорошая, – тихонько пояснила Ольгушка. – Но она помогла мне, и сегодня тоже обещала помочь. Ты умрешь, и Васю отпустят. Он снова будет меня любить… А Марта получит свое отражение. Она говорит, что нельзя без отражения, я же с ней не могу. И Мадонна плачет по другим… главное, в зеркала не смотреться.

Ольгушка поднялась и, указав на озеро, пояснила:

– Тут тоже зеркало, оно забрало Марту. И тебя примет… только мне подходить нельзя… утянет. Марте плохо одной, зовет и зовет, особенно если здесь, я хотела отдать ей портрет, чтобы не так одиноко… а Таня сказала, что лучше тебя, ты же похожа… ты как я, только лучше, нормальная, а я – безумна… наверное.

– Пей, – Татьяна легонько ударила по щеке. – Подумай, лучше ведь умирать, когда огонь-огонек ласковый, обнимает, гладит, растворяет в себе. Смерть-сон или агония, нож и кровь… шумно.