Екатерина Лесина - Медальон льва и солнца

Пыли на дороге было много, она то собиралась, склеиваясь в желтые горбики камней, то подымалась, рыжей пленкой оседая на штанах, кроссовках, Мартиных шлепанцах и Мартиных ножках, то вырастала длинными иглами травы, тоже желтыми.

– Слушай, а до деревни еще далеко?

– Далеко, – ответил Жуков, хотя оставалось от силы минут десять быстрым шагом. И вообще нужно было другой дорогой идти, до реки, там на мост и по тропинке. Но очень уж он на Марту обозлился. Угрожать она будет… приключений захотелось. Пожалуйста, вот оно, приключение. А заодно жара, мошкара и чертова пыль, которая и к губам прилипла.

– Жуков, не вредничай. – Марта напялила шляпку. – И без тебя… душно. Гроза, наверное, будет.

Никита поднял голову, небо чистое, ясное, прозрачное, с круглым солнечным шаром, который еще только карабкался в гору. Это ж если с утра такая жара, то страшно подумать, что к обеду будет. Может, и вправду гроза? Шею обожгло быстрой болью, и Жуков, хлопнув ладонью, выругался.

– Надо будет средство купить, – наставительно заметила Марта, – от комаров. Ну, пошли, что ли? Слушай, а как мы в дом попадем? Там замок, наверное? Или у тебя ключ есть?

Ключа у Никиты не было, зато имелся жизненный опыт по выдавливанию стекол из рам, благо, как он заметил, держались они в доме еле-еле, и гвозди, их прижимавшие, нагло торчали, топорщились ржавыми шляпками, за такие только потяни, и вылезут.

А на деле получилось еще проще, ничего выдавливать не пришлось. Одно из окон при ближайшем рассмотрении оказалось не то чтобы открытым, скорее не совсем чтобы запертым. Старая ссохшаяся рама, приподнявшись вверх, образовала снизу широкую щель, а когда Никита сунул палец, пробуя стекло на прочность, тихо треснула и подалась наружу.

– Знаешь, мне кажется, что это – незаконно, – с некоторым сомнением произнесла Марта. – И подоконник грязный.

И вправду грязный. Пыльный, с черными мушиными трупиками и клочьями паутины.

– Если хочешь, подожди снаружи. – Никита потянул вторую створку, окно распахнулось.

– Ну уж нет. Чур, я первая. Подсадишь?

Подсадил, а потом, дождавшись, когда Марта исчезнет внутри, передал пакет с минералкой и печеньем, купленным в магазине – не зря ж круг давали, – и сам залез. Внутри все тот же беспорядок… или почти беспорядок. Что-то изменилось, как принято говорить – неуловимо. То ли пыли больше стало, то ли вещей… Никита точно помнил, что пальто – темно-синее, с рыжим меховым воротником, сильно объеденным молью, лежало на диванчике, а теперь оно валялось на полу, рядом с некогда нарядной блузкой. Двери шкафа распахнуты настежь, содержимое полок разноцветной грудой на полу, сверху, венчая горку одежды, резная шкатулка, тоже открытая.

Здесь явно кто-то был. Но кто и когда? Ответ появился незамедлительно: Танечка. И не в деревню она шла, а из деревни. И встреча на дороге и вправду была случайной, Танечка просто не ожидала встретить кого-то, вот и растерялась и именно от растерянности сделала первое, что пришло в голову, – разыграла дурацкий спектакль с подвернутой ногой.

Но каким боком тогда Юрин визит? Хотя… а если эти двое заодно? Нет, все равно не получается! Не золото ж они тут ищут. Да и не успела бы она вчера, сколько он у реки был? Недолго, а выходили вместе с Семеном.

Марта, присев на корточки, принялась складывать вещи. Брала аккуратно, двумя пальчиками и, приподняв, слегка встряхивала, выбивая облачко пыли. Потом клала на пол, но тоже аккуратно, с преувеличенной осторожностью.

– Ой, смотри, какая прелесть! – Она подняла белое платье в черный горох, мятое, грязное, с потемневшим от времени, потрескавшимся поясом, с кружевным воротником, заколотым у горла брошью, и юбкой в неряшливых крупных складках. Ничего прелестного Никита не увидел, более того, платье вызывало омерзение.

– Брось ты это.

Она пожала плечами и с некоторым сожалением отложила платье в сторону, правда, тотчас потянулась за другой цветной тряпкой. Никита, отвернувшись, прошелся по комнате, потрогал висящую на стене икону, приподняв, заглянул за раму – обои под ней были темными и влажными, – постучал по стенам. Где искать и что именно, он себе не представлял.

Выдвинув ящик стола, вытряхнул содержимое – груда запыленных пожелтевших листов, частью мятых, частью порванных. Тетрадь, чертежи какие-то, рисунки…

– Это наброски, – Марта заглянула через плечо. – Тут портниха жила, видишь, картинка и тут же примерная выкройка… слушай, а вот это я возьму. Нет, честно, возьму. Оно ведь никому не нужно, лежит в столе, пропадет тут, а я…

– Посадят, – из вредности заметил Жуков, но тетрадь отдал. Она пахла плесенью и книжной пылью, от которой в носу моментально засвербело, зачесалось, пробивая на чихание.

Следующим был альбом, рисунки, те же наряды – платья, блузки, юбки… но уже в цвете, а по краям – заметки, сделанные неровным почерком. Этот лист лежал в стопке в числе последних, такой же мятый, с замусоленными, загнутыми внутрь краями, только вот рисунок на нем отличался от прочих: поднявшийся на задние лапы лев и солнце с лучами-лепестками в лапах. Точь-в-точь как на Мартином медальоне.

– Узнаешь?

– Что? – Она скользнула по картинке равнодушным взглядом. Неужели…

– Дай сумку. Давай, давай, скорей, – Никита, как и вчера, вытряхнул содержимое на пол, потом, вспомнив, что злосчастное украшение сунул в боковой карман, вытащил, положил на стол рядом с рисунком и велел: – Смотри.

Марта посмотрела. Марта нахмурилась. Марта растерянно потрогала круглую крышку, провела пальцем по оскаленной львиной пасти, по когтистым лапам, по то ли разворачивающимся, то ли сворачивающимся спиралью солнечным лучам.

– Откуда это?

Никита понятия не имел. Хотя одна догадка у него имелась… И тут в окошко постучали, а потом в проеме появилась Танюшина мордашка с рыжими косицами.

– Привет, – сказала Танечка, забираясь на подоконник. Она спрыгнула на пол, огляделась и, нахмурившись, поинтересовалась: – А что вы тут делаете?

И тут Жуков не выдержал. Схватив Танечку за плечи, он хорошенько тряханул ее, потом еще раз. Все, хватит, доигралась, теперь она точно расскажет все, что знает.

– Отпусти, отпусти, отпусти! – Таня верещала, пытаясь вырваться, потом изловчилась и пнула в ногу. Носки туфель были острые и твердые, от боли Никита зашипел, но мерзавку не отпустил, только руки сжал покрепче и дернул хорошенько.

– Ай! – Танечка прикусила губу и заплакала, но вырываться перестала. – Я… я маме скажу! Ты… ты меня… пытался изнасиловать, вот!

– Жуков, – Мартина рука легла на плечо, – отпусти девушку. Она нам сейчас сама все расскажет, правда? Давай, Танечка, садись… а вон на диван и садись. Жуков, да отпусти ты ее, к окну вон стань, а больше здесь бежать некуда.