Марина Крамер - Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

Настроение у Хохла резко испортилось, он сам не мог понять, почему: Марина никогда не говорила таких вещей, не стеснялась их любви, их близости, того, что он все время рядом с ней. Но его самого часто посещали такие мысли.

Чуткая Коваль моментально уловила перемену в настроении любовника, осторожно освободилась от его объятий и села, внимательно глядя ему в лицо:

– Женя, что происходит?

Он не ответил, встал и направился к балкону, распахнул его настежь, впуская в комнату свежий прохладный утренний воздух. Взяв со столика на балконе сигареты, Хохол закурил и опустился на корточки на порожке. Марина смотрела на него и не понимала, что именно случилось.

– Женя…

– Маринка, помолчи хоть минуту, не лезь в душу, ладно? – попросил он.

Коваль замерла на постели, уже смутно догадываясь, в чем дело. Эта история повторялась с завидной регулярностью, выматывая нервы и Марине, и самому Хохлу.

– Если ты опять о том, что испортил мне жизнь своим присутствием в ней, то все, хватит, мне надоело. Сегодня мы с тобой едем в город и женимся, – спокойно сказала она, поднимаясь с постели и направляясь в душ. И уже с порога бросила с улыбкой: – Ищи кольца, жених. И сильно не усердствуй – никаких бриллиантов, просто кольца.

Дверь ванной захлопнулась, и Хохол невольно схватился за щеку, как будто получил оплеуху. В этом была вся Коваль – разрубить надоевший узел моментально, не задумываясь ни о чем, не оглядываясь назад и не пытаясь увидеть будущее. Сказала – женимся, и все…

Как ни странно, но Хохол не испытал сейчас ничего – ни радости, ни восторга от победы, абсолютно ничего. Он ждал этого слишком долго.

Коваль стояла под душем и беззвучно плакала. Слезы смешивались с водой, падали к ногам и исчезали в шумном водовороте сливной системы. Марина опустилась на колени, закрыла руками лицо и прошептала:

– Егор… Егор, прости меня… прости, я не могу больше… я не могу, не имею права мучить его, он слишком много сделал для меня… Я знаю, ты меня поймешь, родной мой, потому что никого и никогда уже я не смогу полюбить так, как тебя. Но и Хохла мучить тоже уже не могу…

Она вытерла лицо мокрой рукой, смывая с него остатки слез, снова встала под душ, наскоро растерлась губкой, вышла из кабины и завернулась в большое красное полотенце.

Когда она появилась в спальне, Хохол по-прежнему сидел на пороге балкона, безвольно свесив руки, и смотрел в пол. Марина подошла вплотную и тоже присела, пытаясь заглянуть в его глаза, но Женька отворачивался, и тогда она зажала его лицо в ладонях:

– Ну, а теперь что? Мне кажется, все идет так, как ты хотел, – чем теперь-то недоволен?

Он мотнул головой, стряхивая ее руки:

– А ты? Как ты хотела? Снизошла до домашнего животного, решила осчастливить, исполнив единственное его заветное желание?

– Ты это серьезно? – вздернула брови Марина.

– Я уже устал переводить разговоры на эту тему в шутки!

– Ну, и я устала. Поэтому – иди в душ, мы едем на кладбище.

Хохол уставился на нее, не вполне понимая, что происходит:

– Какое кладбище? Время пять утра!

– Вот и отлично – меньше народа увидит. Все, надоел, иди.

Женька подчинился, ушел в душ, а Марина села к туалетному столику, зачесала назад волосы, уложив их гладко, потом занялась лицом. Синяк на скуле потребовал тщательной маскировки, глаза пришлось сделать вызывающе яркими, это, разумеется, не понравится Хохлу, да и ладно, переживет.

Джинсы и водолазка, лаковые туфли и черный шифоновый шарф на волосах довершили дело. Осталось только взять темные очки…

Мрачный Хохол быстро оделся и вопросительно смотрел на Марину:

– И на чем ты собираешься ехать? Рискнешь будить Беса?

– Зачем? Я обрадую его утром, часов в восемь, когда в мэрию поедет. Нам же нужно зарегистрироваться сегодня, а без помощи господина мэра нас, двух иностранцев, никто не поженит.

– У нас есть два левых паспорта, не забыла? – напомнил Женька, но этот вариант Марину не устраивал:

– Я не хочу выходить замуж под чужой фамилией. Эта хоть принадлежала моему мужу.

– И ты собираешься стать миссис Джек Силва? – грустно улыбнулся Хохол, поправляя ее черный шарфик.

– Нет. Я собираюсь стать Мариной Влащенко, если тебя это, конечно, устроит. В паспорте будет то, что будет, но в душе я буду знать, что ношу твою фамилию. И прекрати разыгрывать страдальца. Поехали, время идет.

Она на цыпочках спустилась вниз, на всякий случай прихватила трость и вышла во двор. Даже волки на цепях у будок еще спали, что говорить об охране… Хотя вот за последнее Бес будет шибко гневаться, это Марина точно знала – сама всегда гоняла своих парней за сон на воротах. Она поднялась по лесенке наверх, в сторожку, и постучала рукоятью трости в дверь. Через пару минут появился заспанный мужик, протер глаза и уставился на утреннюю посетительницу:

– Хотели что-то, мисс Мэриэнн?

– Да. Ключи от Веткиной «бэхи».

– А… это… Бес не заругает? – нерешительно протянул охранник, и Марина усмехнулась:

– А за то, что дрыхнешь на воротах в свою смену, – как думаешь, премию выпишет?

– Понял… – Мужик снял с небольшой дощечки ключ и направился вслед за Мариной к гаражу, вывел из него темно-синюю «БМВ» и отдал ключи Хохлу.

– Если Бес спросит, скажешь, я взяла. Но он не спросит – я вернусь раньше, чем он отъедет, – заверила Коваль, садясь на непривычное пассажирское сиденье. – Хохол, поехали, не стой столбом.

«Бэшка» рванула со двора с приличной скоростью, Женька уверенно вырулил на трассу и направился к городскому кладбищу. В такую рань машин совсем не было, и потому он позволил себе разогнать машину до ста шестидесяти.

– Ого! – понимающе кивнула на спидометр Марина. – Так торопишься получить благословение от моего покойного мужа? Гляди, если не справишься – увидимся с ним лично.

– Прекрати! – поморщился Женька. – На пустой дороге что может случиться?

До ворот кладбища они доехали молча, так же молча дошли до двух могил. Коваль собрала в кулак всю волю и вошла в оградку, смахнула рукой пыль с таблички на памятнике Малышу, опустилась на колени и замерла. Хохол курил за оградкой, не смея нарушить Марининого состояния. Ему всегда было тяжело здесь, он чувствовал себя так, словно виновен в том, что Малыш лежит под мраморной плитой, а он, Женька, живет с его женой. Да и могила самой Коваль тоже нервировала – было странно и страшно видеть ее и на черном мраморе, и стоящей вот так на коленях у могилы мужа.

– Егор… думаю, ты меня поймешь, ведь ты всегда понимал и прощал меня… – бормотала меж тем Коваль, глядя невидящими глазами на табличку с датами рождения и смерти Малыша. – Я выхожу замуж, Малыш… прости, ладно? Ты только не думай, что я тебя забуду, выброшу из сердца – нет… Ты всегда со мной, я никогда не забываю о тебе, ни на секунду… Но ведь есть еще и другие люди, Егор, правда? И если я могу сделать Женьку счастливым – почему не сделать, ведь так? Разве он не заслужил этого? Он меня на ноги поставил, ребенка воспитывал, как мог – один, в чужой стране, Егор… – На памятник села птица – маленькая трясогузка, и Коваль вздрогнула. – Господи…