Татьяна Гармаш-Роффе - Ведь я еще жива

«В зал», ешкин кот! Как будто на прием приглашают! В каждом заведении, – Алексей знал, – в каждом предприятии существует свой стандартный набор приукрашенных оборотов для общения с клиентам, что понятно, но в морге это звучало столь неуместно!..

Гена гыкнул. Весело ему, оттого что санитар не выговаривает букву «р».

Куда как весело, что и говорить.

Потапов вопросительно посмотрел на детектива.

– Сейчас. Докурю и пройду, – ответил Алексей.

Не хотелось, но надо. Надо идти «в зал», надо забирать оттуда Игоря, отрывать его от ледяного тела Кристины. НАДО.

Кис с досадой швырнул сигару на чахлый газон.

Санитар снова показался у входа.

– Плойдите, блядцы, он плосит!

Алексей двинулся к «залу» аутопсий. За ним потянулись Потапов и Гена.

…Игорь по-прежнему держал Кристину в своих объятиях.

– Спирту, доктор! – полуобернувшись, закричал он, как только услышал их шаги.

СПИРТУ?!

– Она живая! Слышите, она живая!!! Ее надо растереть, доктор, скорее!..

– А я обязан при этом присутствовать? – спросил Грушицкий свою жену.

Кис услышал эту фразу случайно: он вышел из гостиной Грушицких и заплутал в поисках туалета. Проходя мимо кухни, в которой имелось три двери, ведших в разных направлениях, к разным участкам громадного дома, он и услышал этот вопрос.

– Конечно, солнышко. Ведь ты вершишь судьбы народов. И тебе нужно знать, что в народе происходит!

Алексею показалось, что он уловил едва заметную иронию в голосе Лены. Впрочем, он бы за это не поручился. Уж больно неуловимая, если и была.

После церемонии представления, проведенной Леной весьма непринужденно, все расселись вокруг низкого овального стола из красного дерева. Кресло занял Грушицкий: в силу своего малого роста он выбрал наиболее выигрышную позицию, понял Кис. Если бы он, как все остальные, уселся на низкие диваны, то в них бы и вовсе пропал.

На двух же диванах разместились Лена, Настя Тышкевич, Криска, Игорь, сам детектив и его жена Александра.

Лена водрузила на стол огромное блюдо с пирожками четырех сортов: с мясом, с капустой, с яблоками, с грибами. Чай был разлит по изящным фарфоровым чашкам цвета слоновой кости, и собравшиеся приступили к дегустации, нахваливая кулинарное искусство хозяйки.

Но не прошло и десяти минут, как она распорядилась:

– Алексей, рассказывайте! Не терпится же узнать подробности, пирожки в горло не лезут!

Криска, сидевшая между мамой и Игорем, подобрала под себя ноги, положив свою голову на плечо матери, как делают дети, готовясь услышать сказку. Игорь немного завистливо сопроводил ее жест глазами, но ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Мама все-таки. Это святое, с этим не поспоришь, особенно когда к маме возвращаются с того света…

Кис понимал, что у его слушателей представление обо всем деле крайне фрагментарное, разрозненное. А уж Грушицкий и вовсе ничего не знал. Впрочем, Кис не поручился бы, что он хотел узнать. Он сидел с несколько напряженным лицом, на котором застыла вежливая полуулыбка, – как все неуверенные в себе люди, он себя чувствовал неуютно в незнакомом кругу. Но Лена сказала, что ему надо брататься с народом, что его белопушистость от этого только выиграет, – и он сидел, братался.

Но остальные ждали его рассказа с искренним нетерпением. Отчего придется детективу повествовать все ab ovo, с самого начала, греша повторами для тех, кто знал историю хотя бы отчасти.

С опытом он, кажется, научился рассказывать более-менее художественно, делая нужные паузы и расставляя правильные акценты в наиболее драматических моментах. К оному искусству руку также приложила Александра, объяснившая ему очень доходчиво, в чем фишка: «Люди ждут чуда, Алеша. А когда ты монотонно бубнишь, то лишаешь историю всей ее прелести, ее драматизма и неожиданности. И слушателей – удовольствия!»

Журналистка, она знала, о чем говорит.

Короче говоря, опыт его вкупе с легким тренингом Александры сделали свое дело, и теперь Алексей уже не так мучился, повествуя о своем расследовании и своих озарениях.

Набрав побольше воздуха в легкие, он пустился рассказывать: «В некотором царстве, в некотором государстве… »

…В некотором царстве, в некотором государстве жили-были два пацана: Пашка Фролов и Егорка Крикалов. Они учились в одном классе, и тогда же очертилось их основное противоречие.

Пашка был мелок, шустр, смышлен и одарен, тогда как Егорка был хорош собой, высок, неспешен и… И глуп, как пробка.

Но учителя отчего-то предпочитали Егорку. Они его просто обожали! Наверное, из-за его неимоверного обаяния. За которым ничего, ничего, ничего не стояло! Ни ума, ни таланта! Только какой-то дьявольский дар нравиться – пустой, никчемный, обманчивый!

И девочки, они тоже. Они влюблялись в Егорку. Глупого, как пробка! Лениво-медлительного, всегда улыбчивого, с чудесными ямочками на щеках и длинными пушистыми ресницами.

Пашка страдал от оной несправедливости и молча присматривался: хотел понять, в чем тут фокус. И, кажется, понял: Егорка был не просто обаятельным, он еще был любвеобильным. Казалось, что его доброте и нежности пределов нет, и комплименты он умел говорить так, что казался искренним, по-настоящему восхищенным. Его улыбка источала такую сладость, что в нее, как мухи, влипали все эти дуры набитые – что девчонки, что училки!

Как он все видел насквозь, Паша! Как он чувствовал фальшь, обман Егорки! Но его никто даже не вздумал бы и слушать – Паша и не пытался об этом говорить. Ни девчонкам, ни училкам. Он был разумным и смышленым и с раннего возраста ощущал: такого рода откровения обернутся лишь против него! Правда никому не нужна – его только обзовут завистником, вот и все.

Нет-нет-нет, в планы Паши отнюдь не входило разоблачение Егорки – в его планы входило использование дружка. Егорка будет обольщать нужных человечков, а за ним всегда будет маячить Пашка Фролов, его лучший друг, который и станет по-умному пожинать плоды обаяния красивого сладкого дурачка!

Так оно и вышло. Паша легко втерся в доверие к Егору и вскоре стал его лучшим другом. Задача оказалась совсем несложной: мальчишки недолюбливали Крикалова, считая его подлизой и дамским угодником, и первый же, кто позарился на Егоркину дружбу, легко взял ее, бесхозную.

Кроме того, уже сблизившись с Крикаловым, Паша понял, что любимчик училок и вправду глуповат. Даже не глуповат, а… Казалось, что в его мозгу, в целом работавшем исправно, местами были разрушены какие-то мостики, отчего не все мысли доходили до назначения, до нужных участков. Когда Егорка плавал у доски, училки считали, что мальчик не выспался, переутомился или, в худшем случае, схалтурил и не выучил урок. Но поскольку в целом Егор тянул на тройку-четверку (а обожавшие его училки завышали отметки до четверок-пятерок) и обычно отвечал вполне связно, то им в голову даже не могло прийти, что дело не в переутомлении их любимца и не в лени! А в том, что некоторые мостики в его башке разрушены…