Екатерина Вильмонт - Секрет потрепанного баула

– Нет, ты все-таки редкий идиот, Мишка. Что, родители, по-твоему, вот так возьмут и отдадут бешеные бабки? Нет, тут надо по-другому! Надо этого Петьку заловить, отвезти ко мне на дачу и там прижать хорошенько. Небось, если ножичком перед ним помахать, утюжок к пузу приставить, он нам сразу все отдаст, пожалеет свою молодую жизнь. Ну а как отдаст он нам все, тут мы его и замочим. Чтоб не отсвечивал. А баба эта, Любка, ну ее к дьяволу. Ничего она толком не знает. Иначе давно бы уже все к рукам прибрала на правах старой дружбы. А у нее вон домик-развалюшка. Пошли отсюда, Мишка, поедем за этим Петькой. Вот кто нам нужен! Эх, хорошо иной раз на природе мыслями обменяться. Помогает! А то наломали бы дров с бабой, а мальца упустили! Жаль, что ты свою тачку далеко оставил.

– Почем я знал, что тебе в голову взбредет!

– Не препирайся, идем скорее.

Девочки затаили дыхание.

Приятели вышли на улицу и очень быстро направились к станции.

– Что делать будем, Дашка?

– Надо срочно найти наших! Предупредить Петьку.

– А что он отсюда-то сделает? Тем более родители его на дачу уехали. Слава богу, что мы все слышали, – волновалась Оля.

– Только где ж нам их искать? Нет, давай уж подождем тут, а то вообще потеряемся. Смотри, Любовь Ивановна идет.

– Девочки, миленькие, вы все ждете? Надо было вам в доме остаться, больно уж вы деликатные.

– А что с мальчиком? – поинтересовалась Даша.

– Да ничего страшного, мороженым обожрался, а горло слабое, – улыбнулась Любовь Ивановна. – Идите, идите в дом! Молочка свеженького хотите? Мне Маруся вот дала.

Она вытащила из сумки двухлитровую банку молока.

– У Маруси корова хорошая, молоко у нее – прелесть. В Москве такого не попьете. Со свежим хлебушком сам бог велел. А что это у вас лица какие странные, а? Случилось что?

– Любовь Ивановна, тут без вас приходили два человека…

– Больные, да?

– На всю голову! – проворчала Оля.

– Что ты говоришь?

– Любовь Ивановна, мы вот про Михаила Семеновича спрашивали, а Дмитрия Павловича Шахворостова вы знаете?

– Митьку Шахворостова? Как не знать, в одном классе с ним училась. Нешто это он приходил? Вот дела-то… Откуда бы ему взяться? Он уж сколько лет сюда носа не кажет. Говорят, сидел когда-то, вроде сбил человека на машине… Хотя точно и не помню. Зачем, интересно знать, его черти приносили? А он что, сказал, что еще зайдет?

– Нет. Не сказал. Он, Любовь Ивановна, по тому же делу, что и мы.

– Как это? Не пойму что-то.

Девочки переглянулись и быстро пересказали милой женщине все, что услышали, и все, что знали сами. Любовь Ивановна выслушала их, и вид у нее при этом был недоуменный. И вдруг она захохотала, да так, что начала икать. Она уже держалась за живот, стонала, на глазах выступили слезы. Девочки только испуганно переглядывались, решив, что у бедной женщины истерика. Наконец Любовь Ивановна немного успокоилась.

– Ну девочки, ну насмешили. Ой, мама, не могу! Сокровища? Богатство? Вы из-за этого ко мне приехали?

– Нет, – решительно ответила Даша, – мы ничего такого не ищем. С какой стати незнакомый человек станет мне сокровища какие-то оставлять? Я и так считаю, что камея по праву принадлежит вам. И я, конечно, ее вам отдам!

– Даша, не вздумай, – махнула рукой Любовь Ивановна.

– Но мы приехали потому, что эти люди все время чего-то от нас хотят. Они считают, что есть какое-то сокровище… И почему-то особенно им нужны фарфоровые кольца для салфеток… Откуда же они про них знают?

Любовь Ивановна опять засмеялась. Потом встала, зачерпнула воды из прикрытого чистеньким розовым полотенчиком ведра, выпила, поставила ковшик на место.

– Девочки, это я во всем виновата.

– Как это? – воскликнула Даша.

– Это давняя история, и глупость такая, что и сказать стыдно. Но придется. Вот уж взаправду – слово не воробей. Нет, ну надо же, дурак какой… Мы с Митькой в школе вместе учились и вроде даже дружили, так, по малолетству.

А Женечка, Евгения Митрофановна, тогда уж у нас не жила, в Москву уехала, жилплощади добиваться взамен отобранной. А вещички свои, пока суд да дело, у нас оставила. Вот в этом самом черном бауле. Я тогда маленькая была, ничего по нищете нашей не видела, и мне эти старинные вещички чудом казались, верхом красоты и богатства. А Женечку я любила больше матери родной. Такая она была добрая и так со мной, девчонкой сопливой, возилась, столько внимания мне уделяла. Одним словом, я над этим ее баульчиком тряслась, как Кощей над… Над чем там Кощей трясся, уж и не помню, да и неважно. А Митька малый был жаднючий, завистливый… Я от него баул-то прятала всегда, чтоб не спер чужие сокровища. И вот однажды играем мы с ним во дворе в расшибалочку, а я гляжу, Женечка идет. Такая красивая, нарядная, а в руках коробка большая, круглая, я таких и не видела никогда. А она смеется!

«Любаша, – говорит, – бери своего кавалера, пошли чай пить, я вам торт привезла!» Ох и торт был – большущий, весь в цветах кремовых, а посредине – заяц шоколадный! Такую красоту даже и подумать нельзя было ножом резать. Только любоваться. Но Женечка зайца сняла, мне отдала и говорит: «Спрячь в погреб, потом съешь». А торт нарезала и нам с Митькой по большому куску дала. Ну, когда мы уже наелись, она и говорит: «Любаша, я за баулом своим приехала, у меня теперь комната своя, соседи хорошие, можно и забрать». Ну, посидела она еще, а потом баул забрала и уехала. А Митька спрашивает:

– Слушай, Любка, а что у ней в этом чемодане?

– Сокровища, – говорю. Причем на полном серьезе. Женечка сама это все называла «мои сокровища». Ну он и пристал ко мне, как банный лист. Скажи да скажи, какие сокровища. А мне, надо вам сказать, больше всего нравились как раз эти самые фарфоровые браслетики. У меня ручонки тогда тонюсенькие были, я их, бывало, надену и сама себе кажусь невесть какой красавицей. И еще сумочка бисерная тоже верхом красоты и богатства мне представлялась. Вот я ему про фарфоровые браслеты и сказанула.

– И все? – спросила Оля.

– Ну, в общем, да. Правда, я сказала, что в них кроется ключ к таинственным сокровищам, которые спрятаны еще во время Гражданской войны.

– И он через столько лет решил эти сокровища найти? – недоверчиво протянула Оля. – Бред какой-то…

– Да как вам сказать, – засмеялась опять Любовь Ивановна. – С тех пор прошло много лет, мы уж совсем взрослыми были, Митька отсюда уехал, жил где-то в Казахстане, кажется, а потом приехал на свадьбу младшей сестры, мы там и встретились. То да се, как живешь, что поделываешь, словом, обычные вопросы, слово за слово, а потом он вдруг спрашивает: «Слушай, помнишь женщину, что торт привозила? Ты тогда наврала насчет сокровищ каких-то?» Ну не признаваться же во вранье! Я и ляпнула: нет, мол, не наврала, все истинная правда. И вдруг мне в голову стукнуло. А что, если Митька решит эти самые сокровища искать? Он может Женечке зло причинить, ну я и говорю: «Нет, Митька, это я тебя тогда разыграла», но мне показалось, что он не очень поверил. Вот такая дурь. Больше я его и не видела. Да нет, ерунда какая-то, не мог же он через почти полвека вдруг начать искать какие-то сокровища выдуманные… Еще если б тогда… Нет, не может быть, не такой уж он дурак. Или сдурел на старости лет? Ох, погодите, погодите, девчонки… Старость не радость, память-то интересно устроена. В старости, что сорок лет назад было, хорошо помнишь, а что позавчера – напрочь из головы вылетает. Это было… погодите, когда ж это было… А, перед Пасхой. Я в Москву ездила и на обратном пути в электричке как раз Зинаиду встретила, сестру Митькину. Ну, дорога длинная, мы с ней и разговорились. Я про Митьку спросила, а она только рукой махнула. Совсем, говорит, на старости лет рехнулся. Он и всю жизнь с прибабахом был, всю жизнь какие-то клады искал… И сейчас, говорит, опять что-то ищет, только до добра его это не доведет. А я значения не придала. А теперь вот вспомнила. Если не ошибаюсь, в психиатрии даже есть такое понятие – мания кладоискательства. Впрочем, я в психиатрии не сильна, – улыбнулась Любовь Ивановна.