Ольга Хмельницкая - Шпион в костюме Евы

Люда уложила в постель полубесчувственную подругу, которая была невероятно тяжелой, и со стоном опустилась на старенький продавленный диван. В этот момент ей позвонил бывший муж. Чайникова долго смотрела на экран телефона, не в силах поверить в то, что видит.

– Он, наверное, ошибся номером, – пробормотала Люда.

Сердце у нее опять заболело, засаднило и сжалось в комок. Она очень любила его, своего бывшего мужа. Ее любовь не ослабевала со временем, а казалось, становилась все острее, все болезненнее.

– За что ты любишь его? За что? Что он тебе хорошего сделал? Ну кроме того, что женился, конечно, – спрашивала Людмилу Диана.

Чайникова не могла ответить на этот вопрос. Когда-то она увидела Леню впервые, посмотрела ему в глаза – и все. Влюбилась. Мгновенно, глубоко, остро. Первое время он тоже относился к ней хорошо, а потом как-то мгновенно потерял интерес. Она, Люда, стала пустым местом. Больно при этом ей было невероятно. Она ждала, что все вернется, надеялась на это, пыталась угодить мужу, растормошить, заинтересовать его, но все без толку.

И вот теперь он звонил. Понял, что любит только ее? Раскаивается? Хочет помириться?

– Але, – сказала Люда в трубку. Голос прозвучал жалко и хрипло.

– Люся, – прошептал Селедкин в трубку. – Люся, привет. У меня неприятности. Поможешь?

От звука его голоса у Чайниковой закружилась голова. Она была готова мчаться на край света.

– Что случилось? – спросила она у бывшего мужа.

– Я в беде! У меня дома сидит террорист с пистолетом и ждет, когда ему принесут чемодан с калифорнием. После этого он всех убьет, чтобы следы замести. И меня, и ту женщину, что принесет чемодан!

– Калифорний, калифорний… Что-то знакомое, – пробормотала Люда.

– Это жутко радиоактивная дрянь, – пояснил Селедкин, – достаточно двадцати граммов, чтобы сделать ядерную бомбу, которая сможет снести с лица Земли половину Нью-Йорка.

– И что, какая-то женщина принесет эту гадость к тебе домой в чемодане? – не поверила Чайникова.

– Дорогая! За деньги люди готовы на все, что угодно. А ей посулили большие деньги!

– Хорошо, – сказала девушка, – говори, что надо делать.

На последние деньги она вызвала такси и поехала к дому бывшего мужа.

«Ничего, – думала Людмила, – завтра продадим на металлолом „УАЗ“, и деньги появятся».

До завтра дожить она очень надеялась.

Селедкин, пугливо озираясь, жарил картошку. В дверном проеме, сияя белоснежной улыбкой, маячил Чен. Его темные миндалевидные глаза смотрели при этом с угрозой. Он был похож на оскалившегося тигра – такой же дикий и опасный.

– Сальца положи побольше, – сказал Ли Минь.

– Разве ты не мусульманин? – удивился режиссер.

– Ха! – ответил Чен. – Я верю в победу мирового терроризма. И все!

Леонид Иванович принялся строгать сало.

– А у тебя в предках нету украинцев? – спросил режиссер после паузы. – Они тоже сальце любят. На Украине это чуть ли не национальная еда.

Он тянул время и не хотел злить террориста, изображая дружелюбие, хотя внутри у него все сжималось от леденящего ужаса. Наоборот, Леонид Иванович пытался задобрить Чена, умаслить его, настроить на благодушный лад. Селедкин ждал, когда приедет его бывшая жена, и надеялся, что Люде удастся освободить его. В том, что он будет убит после получения калифорния, режиссер не сомневался и надеялся только на то, что бывшая супруга появится скорее, чем доцент Кондрашкина. Как хрупкая и женственная Люда будет спасать его из лап злодея, Селедкин не знал, но надеялся, что Люда что-нибудь придумает, коня остановит, в избу горящую войдет и спасет его, творческую личность, от ужасного конца.

– Вообще-то я люблю жаренных скорпионов в соусе из вермута больше, чем картошку, – сказал Ли Минь, – но ты вряд ли сможешь приготовить их правильно.

Картофель тихонько шипел, поджариваясь.

– Ты нашел кастрюлю для калифорния? – спросил Чен.

– У меня есть сковородка, – отозвался Леонид Иванович. – Чугунная.

– С крышкой?

– Нет.

– Тогда не годится.

Картошка продолжала шипеть.

– Может, я в магазин сбегаю? – предложил с надеждой Селедкин. – Куплю там даже две кастрюли, мы их поставим одна в одну, при этом свинцовую коробочку с калифорнием положим во внутреннюю.

– Щас! – скептически поднял одну бровь Чен. – Так я тебя и выпустил в магазин. Ты ищи лучше кастрюлю, потом поможешь положить мне туда калифорний и перенести его в свою машину.

– В смысле? – не понял режиссер. – Ты что, хочешь испачкать этой радиоактивной гадостью не только мою квартиру, но и машину?!

– Ты, толстый наивный человек, – сказал Ли Минь, и его темные глаза с угрозой засверкали. – Я заберу у тебя машину, паспорт и кастрюлю. Понял?!

– А паспорт зачем? – искренне удивился Леонид Иванович. – Мы же совсем не похожи.

– Ничего, я переклею фотографию, – махнул рукой Чен. – Мне нужен билет на самолет до Хабаровска.

– Хе-хе, – злобно захихикал Селедкин, совсем забыв о своем плане, согласно которому он должен был веселить террориста и втираться к нему в доверие, – я же известный режиссер, с моим паспортом ты далеко не уедешь! Тем более что я сразу после твоего отъезда заявлю в милицию!

– Да? – искренне удивился Ли Минь. – Серьезно? В милицию заявишь?

Сердце режиссера ухнуло и упало вниз. Он понял, что его догадка была верна и Чен действительно не собирался оставлять свидетеля в живых.

Кондрашкина, потея, несмотря на мороз, тащила тяжелую сумку к стоянке такси.

– Славик, – бормотала она, – Славик, ну почему же я не понимала, что именно ты был мне нужен!

Скромный, невысокий парень по фамилии Третьяков, надежный, как танк, любивший ее, Веронику, готовый жениться на ней и заботиться до конца дней.

– А если бы не получилось, я бы всегда могла развестись, – говорила Вероника Григорьевна, уворачиваясь, чтобы сумка не била ее по ногам. – Но я думаю, что все было бы хорошо.

Осознание упущенного шанса стучало в ее сердце, словно пепел Клааса.

– Я позвоню ему, – решила Кондрашкина. – Прямо утром. А вдруг он еще не женат? А вдруг уже развелся или овдовел? Может быть, он помнит меня…

В этот момент что-то затрещало, ручка сумки оторвалась, и поклажа упала Веронике Гавриловне под ноги, прямо в снег. Вздохнув, она подняла ее, отряхнула, неловко прижала к груди и продолжила свой путь.

Рязанцев тщательно исследовал каждый сугроб, каждую кучу веток, заглянул в каждую яму, приподнял тяжелые ветки заснеженных елей, присмотрелся к каждому темному пятнышку на снегу. Потом он так же методично изучил внутренние помещения фермы. Никаких следов Ершовой. Полковник вышел из покосившегося барака, немного прошел вперед и опять попал ногой в люк.

– Дежавю! – выругался Рязанцев, едва не застряв во второй раз. Он сменил обувь, но тот потерянный ботинок все еще, похоже, был на месте, зажатый между кирпичами.