Ольга Тарасевич - Копье Судьбы

Если бы можно было ответить «нет» – Зайцев бы так и сказал, не задумываясь.

И ничего бы в душе его не дрогнуло, что он отказывается выслушать собственного сына.

Кто сказал, что своих сыновей надо любить? Особенно если их появление не планировалось в принципе. А сам факт наличия отпрыска выясняется почти через двадцать лет после практически не замеченной в пьяном угаре интрижки?

Нет, конечно, Егор ментально – не сын. Духовно между ними нет ничего общего. Кроме разве что взаимной искренней ненависти.

Но чем взрослее становится мальчишка – тем большее беспокойство он вызывает. Его лучше держать под контролем, потому что иначе неприятные сюрпризы не заставят себя ждать.

– Соедините, – устало сказал Зайцев, присаживаясь в кресло.

Он опять вляпался в историю? Или нужны деньги? По другими причинам сын не звонит.

– Мне надо переговорить не по телефону, – пробасил Егор, не утруждая себя приветствием. – Я рядом с твоим офисом, можно зайти?

– Поднимайся.

Положив трубку, председатель Демократической всероссийской партии прошел к шкафу, открыл дверцу мини-бара. Плеснул в бокал «Хеннесси» и несколько секунд смотрел на маленькое коньячное озерцо в стеклянных берегах.

Спиртное приятно взбодрило. Но не избавило от антипатии к сыну.

Нет, к Анютке, маме Егора, никаких претензий нет. У нее еще фамилия какая-то смешная была, Егор ее потом поменял. Вместе с именем. Надо же, привередливый какой. Мать его не такая, совсем не такая. Анютка была самой обычной бабой. Не очень образованная, не очень красивая, добрая, мечтающая о семье, всеми активно пользуемая и обманываемая. А годы шли, и ей уже сорок, по провинциальным меркам – старее некуда. Последний шанс – хотя бы ребеночка, а тут в гостинице, где она работала, как раз остановился мужик подходящий: не урод, не алкаш, к тому же еще и известный. Да она сама его подпоила, сама все сделала. И, наверное, была счастлива. Пока Егор не вырос, не стал слишком шустрым и наглым…

– Привет! – Сын, едва кивнув, сразу прошел в гостевую комнату. – Ты где там?

«Похудел, осунулся, – подумал Зайцев, нехотя следуя за сыном. – Догадываюсь, в кого он такой напористый. Точно не в Анютку скромницу, которая единственную наглость в своей жизни сделала – меня в койку затащила. А Егору палец в рот не клади. Как он ловко все обстряпал, вынудил купить квартиру в Москве, вроде как алименты за все годы. Если бы не его мать – послал бы далеко и конкретно. Аню жалко, от меня, в конце концов, не убудет, хоть на старости лет обеспечу ей мало-мальски приличные условия».

– Поздравлять тебя, судя по результатам выборов, не с чем. – Егор уселся в мягкое бежевое кресло, заложил ногу за ногу. – Пока не с чем. Но… события могут начать развиваться совсем по другому сценарию. Сценаристом будешь ты, папочка. И сценаристом, и режиссером – ты же к этому всегда стремился…

Чем дольше Зайцев слушал сына, тем страшнее ему становилось.

Выходило, что от него самого в его политической карьере не зависело уже ровным счетом ничего.

Малолетний ублюдок, тупой, безмозглый, вот-вот все разрушит. Он камня на камне не оставит, вне всяких сомнений. Если бы только знать об этом раньше. А теперь ничего уже не изменить. Ну, или почти ничего…

Эти строки Гете звучали в голове Евы Браун постоянно, как заевшая в патефоне пластинка или едва уловимый хрустальный звон водопада, всегда доносившийся до Бергхофа. Измученная, она пыталась изгнать грустные четверостишия из своей души.

Какой отдых? Нет, не будет отдыха! Вот, чемодан еле закрывается от самых любимых платьев, которые безумно нравятся фюреру. Шелковое темно-синее с золотыми узорами, простое домашнее из ситца в красно-белую клетку и, конечно, роскошное атласное черное платье с аппликацией, чудесными красными розами!

В Берлине… В Берлине будет весело! Конечно, там все чаще бомбежки и много зданий разрушено. Как кресты на могилах, высятся остовы домов и в центре, и на окраинах. В переносицу Ади врезалась вечная противная морщинка. Предчувствие чего-то страшного и непоправимого разлито в воздухе. Все это так, но… Фюрер знает, что делает. Он верит в победу, в верных соратников и сильную немецкую армию. А это значит, что все будет хорошо. Конечно, Ади в унынии, и он неважно себя чувствует, и беспокоится. Это так понятно и объяснимо. Значит, надо поддержать его. Устроить вечеринку с зажигательными танцами, поразить нарядами, рассмешить. Пусть он улыбается и напряжение побыстрее стирается с его лица!

«Хорошо, отдохну, отдохну, – подумала Ева, с трудом застегивая чемодан. – Может, если мысленно согласиться с Гете, он угомонится и перестанет терзать невеселыми стихами? Так, вещи собраны. Драгоценности я отослала в Мюнхен. Мало ли как оно повернется. Но это так, на всякий случай. Я верю, что все будет хорошо, Германия выиграет войну, а потом фюрер бросит свою политику, мы станем много времени проводить вместе, а может, даже поселимся в небольшом уютном домике».

– Гав!

– Гав-гав!

Негус и Штази влетели в комнату и, подпрыгивая и отталкивая друг друга, стали пытаться забраться хозяйке на колени. Энергии в черных тельцах («колбасиках», как их называла Ева) было море, но вот коротковатые лапки оставляли скотчам минимум шансов совершить задуманное. Однако энергии не занимать, прыгают, стараются.

Порода одна – но какие они разные. Кобелек Негус гавкает реже, но громче. Эмоциональная Штази ведет себя точно барышня, заходящаяся в истерике, лает без умолку. И по размерам они различаются, сучка изящнее, тоньше.

– Милые вы мои, – Ева нагнулась, сгребла собак в охапку, – мои хорошие песики, простите свою хозяйку. Я совсем про вас забыла. Конечно же, вы поедете со мной. Хотите поехать к Блонди?

При упоминании имени соперницы Негус и Штази гневно затявкали, а Ева рассмеялась, с радостью отмечая, что исчезает давящая тяжесть предстоящей разлуки с Бергхофом.

Конечно, она все это увидит еще много-много раз. Любимые горные склоны и холодное озеро Кенигзее, все-все, что здесь только есть. Увидит и станет гулять с Ади по узким горным тропкам, а Блонди со скотчами устроят свою вечную возню.

Вот, должно быть, удивится Ади, увидев верную «секретаршу» фрейлейн Браун в Берлине! Он строго-настрого запретил покидать Бергхоф, но это же не причина здесь оставаться, бросать Ади в одиночестве. Один раз можно и ослушаться фюрера. Единственный раз, и по такому поводу – разумеется, позволительно…