Ольга Тарасевич - Копье Судьбы

Скорее увидеть его. Как он выглядит? Почему его нет в гостиной, битком набитой офицерами?

Потомившись среди знакомых, не скрываясь, попивающих шампанское, Ева прошла в свою комнату и разобрала вещи.

Потом, разыскав секретаршу Гитлера, поднялась вместе с ней наверх, в Тиргартен, погуляла со Штази и Негусом. Увлеченная недавно появившимся потомством, Блонди на прогулку идти не захотела. И, возможно, правильно сделала. Вид глубоких воронок от бомб на ухоженных зеленеющих газонах точно взрывал бомбы в сердце.

Но самая большая, болезненная бомба громыхнула позднее.

Старику тяжело идти по коридору бункера. Он припадает на левую ногу, цепляется руками за стены, пытаясь удержать равновесие.

Сочувствие торопит, быстрее бы проскочить мимо немощной старости, не смущать своей сильной молодой энергией.

Дрожит вслед знакомый голос:

– Ева! Ты приехала! А ведь я…

– О господи, – вырвалось у Евы. Но она сразу же взяла себя в руки и тоном капризной девочки протянула: – Надеюсь, мой фюрер рад. Я хочу быть вам полезной!

Она улыбалась, говорила глупости и банальности, а сама старалась не разрыдаться. Ади больше нет.

Он еще живой – но смерть уже примеряет, как платье, его тело.

«Кстати, о платьях. – Ева нахмурилась. – Скоро уже я последую за фюрером. Поэтому надо распорядиться уничтожить все мои счета от портнихи Хайзе. Немецкий народ никогда не простит, если узнает, сколько стоили мои наряды».

Отсутствие свежего воздуха и солнца, вонь, грязь, страх – все это вынуждало Еву так много сил прилагать для того, чтобы хорошо выглядеть, что она как-то очень быстро, в считаные дни, привыкла к бункеру.

И словно чуть-чуть отупела.

Впрочем, Ади только радовался, когда она меняла платья или, шутя, требовала подарить скульптуру из городского парка – это отвлекало его от печальных новостей.

Русские стремительно приближались к Берлину…

– Геринг и Гиммлер, кто бы мог подумать, они за спиной фюрера договаривались с врагом! – шипела возмущенная Магда Геббельс.

– Как противно слышать эти просьбы уехать, – морщились секретарши, – крысы бегут с тонущего корабля.

Ева переживала за фюрера, кляла предателей, но как-то отстраненно. Даже когда выяснилось, что бежавший из бункера Герман Фегеляйн пытался вступать в переговоры с противником и что его отдадут под трибунал, она не совсем очнулась от своего странного сна.

Попросила, конечно:

– Ади, пощади его ради Гретль, она на пятом месяце беременности.

А когда Гитлер отказал, равнодушно согласилась:

– Да, конечно, ты ведь фюрер.

Ей казалось, что уже ничто не сможет вернуть прежнюю яркость жизни – все ее краски, звуки, эмоции. Но фюрер вдруг неожиданно сказал:

– Нам надо пожениться, Ева.

– Пожениться?

Это долгожданное вожделенное слово очень странно звучало здесь, в подземелье, с развешанными на стенах картами, испещренными стрелочками.

– Пожениться? – переспросила она.

Интуиция подсказала, чего от нее ждут: радости, восторга, смеха.

Но сил играть все это у Евы не было. Она давно не мечтала о свадьбе. Ади был так близко, что ближе не бывает. А детей им заводить нельзя – он честно рассказал, что в его роду были браки между близкими родственниками, а сестра Паула и вовсе страдает душевным расстройством. Ему было непросто признаваться в этом, но после того, как стало ясно, что проблема в медицине, а не в отсутствии любви, Ева перестала мечтать о беременности. Так что алтарь давно не являлся самой заветной целью, но…

Она смотрела на серое, оплывшее лицо Ади и видела себя, в шелковом халатике, на кровати спальни Бергхофа.

В руках копье Лонгина, и она шепчет:

– Хочу быть всегда с ним, выйти замуж за фюрера и умереть в один день.

И вот…

«Так, значит, оно настоящее? – заметались мысли. – Неужели настоящее? Я уже давно стала думать, что это просто старый кусок железа, и вот выясняется, что желание сбылось. И просьба Гретль сбылась: она все-таки вышла за Германа. Так что же это получается… Что я натворила?! Ведь, выходит, все те желания, которые загадывал много лет назад Ади, не сбылись по моей вине?!»

Дождавшись, пока фюрер задремлет, Ева выскользнула из его комнаты и прошла к себе.

Корзинка, в которой путешествовали Негус и Штази, находилась на своем обычном месте – возле кровати. Кто-то из собак опять успел притащить кость на матрасик. Ева отшвырнула собачье лакомство, отогнула угол подстилки.

Копье, прохладное, чуть мерцающее в полумраке спальни, легло в ее ладони. И Ева зашептала:

– Я понимаю, что изменить нам с Ади в теперешней нашей судьбе ничего уже нельзя. Мы поженимся, умрем в один день, в точности как я и просила. Война проиграна. Ади решил признать меня хотя бы в конце наших отношений. Я готова умереть. И я хочу жить, с ним, рядом с ним. Можем ли мы вернуться? И снова быть вместе? И пусть он работает, занимается своей политикой, а я буду ждать его, любить его. Это возможно?… Пожалуйста! Пожалуйста! Мы находились рядом так недолго и так мало были счастливы. Мы заслужили этот шанс, еще один шанс…

– Бессаме, бессаме мучо…

Володя схватил заливающийся телефон, и ему спросонья показалось, что он сошел с ума.

В окошке высвечивалось «Седов», мобильник норовил привычно выскользнуть из ладони и при этом продолжал страстное песнопение.

Сначала следователь решил, что звонить самому себе, да еще с таким музыкальным сопровождением, – верх неприличия. А ответив на звонок, расхохотался.

– Привет, милый! Есть плохие и хорошие новости, – зазвенел в трубке тонкий голосок Инги. – С каких начать?

– Буду угадывать, – простонал Седов, вскакивая с постели. – Я проспал на работу. Это плохо. И мы опять перепутали мобильники. Поэтому сегодня, чтобы ни случилось, нам надо обязательно пересечься. Вот и хорошая новость. Все правильно?

– Почти. Еще тебе… звонила Людмила. Но я не ответила на вызов, ты не беспокойся.

Жаркий стыд опалил щеки.

В каком-то смысле Инге сложнее, чем жене. Люда уверена (или делает вид, что уверена?): муж на ночном дежурстве. Любовница же точно знает, что, когда нет «ночных дежурств», есть «дежурства» семейные.

Конечно, Инга ни о чем не просит. Между ними нет ни ссор, ни намеков, ни упреков. Только голос девушки все равно дрожит, когда она произносит «Людмила». Кажется, выговорить «жена» – просто выше ее сил.

Любимая девочка ни на что не претендует – но это не значит, что ей не больно.

Вранье, ревность, любовь к сыну, любовь к Инге – что же со всем этим делать?…

– А еще звонила Лика Вронская. Я тоже не отвечала, но… – Инга хихикнула, – Володя, она же настойчивая. На седьмом вызове я не выдержала. Вот тут она выдала тебе по полной. И про телефон, который ты накануне вырубал, и про мою рассеянность. Действительно, вечно я твой сотовый унесу. Не надо было мне дарить ту же модель, что и у тебя, чревато! Короче говоря, мадам писательница заявила, что едет к тебе на работу. Так что ты поторапливайся. И я тоже приеду, надо же телефоны поменять. Кстати, если мне будут мальчики звонить – ты с ними понежнее, договорились?