Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

«Это не рана, а укус», — так, кажется, там дело было? Брачная ночь, Катюша, — это и есть ответ на твой вопрос. Аллегория брутального полового акта. А что ты вдруг оборотнями так заинтересовалась? А, наверное, та нищенка на тебя подействовала. Чересчур ты впечатлительная, Катенька. Не Димочка ли наш в образе оборотня-вервольда тебе начал грезиться? Вот будет малый польщен, если узнает!

Катя смотрела на Мещерского. Ах ты, Сереженька, ехидствуй-ехидствуй. Суперсамец — вот ты куда, оказывается, клонишь…

— Ты прав, — сказала она спокойно. — Это сумасшедшая нищенка сказала кое-что такое… В общем, Сережа, ты в Раздольске не видел того, что видела я. Видела и пыталась истолковать, смоделировать. Эти убийства… А тут вдруг эта бомжиха… и я подумала… Она ведь испугалась, ты заметил? И Димка заметил то, что эта ненормальная испугалась именно его.

И вот я подумала. — Она наклонилась к Мещерскому. — А что, если… если предположить… ОНА ВЕДЬ И ПЕРЕПУТАТЬ МОГЛА.

Мещерский вздохнул и посмотрел на свою чашку.

— Извини, Катюша, но я все-таки до сих пор не понимаю, о чем, собственно, мы говорим. Объясни толком, что ты подумала, когда услышала эту сумасшедшую.

— Не могу я тебе толком объяснить. Я… Сейчас, подожди, я кое-что тебе лучше прочту, — Катя метнулась в комнату и вернулась с книгой в руках. Помнишь, мы Посвящение в школе наблюдали? Так вот, я все время об этом действе думала. Словно это какой-то нарочитый обряд, чья-то хорошо отрежиссированная, воплощенная в реальность фантазия…

Я аналог искала. Вспоминала, где-то мне точно такое же попадалось. И вот наконец вспомнила где. У Максимова! [5] Максимов е. В. (1831–1901) русский писатель и этнограф, автор многих книг об обычаях, верованиях народов России. Вот послушай, это он пишет о суевериях славян: «Согласно поверью, стоит лишь найти в лесу гладко срубленный пень, воткнуть в него с приговором ножи и перекувырнуться через него — и станешь оборотнем-перевертышем». Вервольдом станешь, Сережа! То есть начнешь себя воображать. И необязательно волком. А медведем, например…

— Шанхайским барсом, — Мещерский смотрел в темное окно. — Ты у меня просила совета, так? Ну так вот тебе мой совет, Катюша: выбрось всю эту чушь из головы. И смотри, Колосову все эти свои идеи не докладывай. Он человек трезвый и занятой. И ему некогда, понимаешь? Некогда. Он и без тебя разберется. Раз лично за это дело взялся, значит, разберется, дойдет до сути.

— Тут не в сказках об оборотнях дело. Ты меня не понял, Сережа, грустно заметила Катя. — Я толком и сама не понимаю, но… Я все думаю: что же в этом деле не так, что так настораживает Колосова в убийстве и этого зачуханного киллера, и Яковенко, а теперь… Конечно, ничего мне не ясно, но… Видишь ли, мы все мыслим слишком уж реалистически.

Прямо заел нас этот реализм. А может, как раз в этом и наша беда? Знаешь, в Дзэн есть такая притча о чашке чая. Один японский учитель Дзэн как-то раз принимал у себя профессора Токийского университета. Разливал чай. Налив полную чашку гостю, продолжал лить, пока чай не перелился через край, и продолжал дальше. Профессор не выдержал и воскликнул: чашка полна, больше не входит! «Вот как эта чашка, — сказал учитель Дзэн, — и мы наполнены до краев своими мыслями, идеями, суждениями. И больше не вмещаем, если мир внезапно требует от нас иного взгляда». Чтобы взглянуть на вещи, порой необходимо опорожнить свою чашку, выплеснуть из себя стереотип… Понимаешь ли, Сережа… Я хочу взглянуть на это дело, выплеснув свой чай. В общем, наверное, Никита, когда брал меня на место происшествия, чего-то в этом роде от меня и ждал, но… тогда не дождался. Он шел традиционным путем по этому делу, наверное, и сейчас им идет, хотя… А у меня будут иные задачи.

Я начну помаленьку выплескивать чай. Ты, кстати, что завтра делаешь?

— Завтра я занят. У нас встреча с представителем малайской фирмы. А послезавтра привезут снаряжение для Базарова — они нам уж и предоплату сделали, так что я на телефоне весь день висеть буду. А в субботу, наверное, похороны, как они договорятся там… Кстати, не забудь сегодня Вадысиному старику звякнуть. А ты чем займешься?

— У меня командировка в Раздольск. До тех пор, пока убийства не раскроют, я там буду. Ну уж ближайшие две недели точно. И займусь я там… Катя улыбнулась, не договорив. Она уже знала, куда именно отправится в Раздольске, только Мещерскому это было знать ни к чему. «Шанхайские барсы» ладно, что поделаешь, если человек любит банальные остроты!

Участковый Сидоров, собираясь в лесную экспедицию, выглядел так, словно вступал на тропу войны. Вечером Колосов с удивлением узрел у себя в кабинете весьма колоритную фигуру: камуфляжная куртка, кокетливые армейские галифе, заправленные в болотные сапоги-бахилы, на голове бейсболка «Юнайтед Рейнджерс», явно приобретенная на местном рынке, под мышкой Сидоров держал черную телогрейку, туго перетянутую солдатским ремнем, тинейджерский рюкзак, из одного отделения которого торчал фонарь «летучая мышь».

Только берданки и не хватало.

— Готов, Никита Михалыч, — отрапортовал участковый. — А вы… вы что ж, прямо так и поедете? В этом? — Он с брезгливой жалостью оглядел джинсы, куртку-пилотку Колосова. — В курточке, кроссовочках не того будет. Там же пойма, вода еще не сошла. Эх, сапоги бы надо! Комендант уже ушел… А хотите — мигом ему позвоним: у него всегда в каптерке что-нибудь из формы и обувка… Не стоит, говорите?

Ну хоть телогрейку мою возьмите. Сыро там. Не утеплишься — враз радикулит наживешь.

Колосов и сам понимал, что для лесной засады экипирован из рук вон плохо. Командировка в район — не фунт изюма. Никогда не угадаешь, что тебя там ждет и как на очередное происшествие снарядиться. Он взял у доброго Сидорова телогрейку. Достал из сейфа оружие. Пушка вряд ли понадобится, однако… Привычка!

Ночь была довольно прохладной. На небе горохом высыпали звезды: крупные, яркие. Их так и тянуло пересчитать.

Во двор отдела милиции то и дело въезжали машины, выезжали. Полночь начинался суточный развод патрульно-постовой службы. Окна дежурной части светились. Там кипела жизнь. Распугивая гудком «канарейки» и гаишные «тральщики трассы», лихо подрулила «буханка», а попросту, мобильный вытрезвитель на колесах. Конвойные начали ловко и сноровисто извлекать пьяных из «садка» — зарешеченного отделения в кузове машины. Кто-то из клиентов тут же заливисто затянул: «Х-хоспода-а аф-фице-еры, холубые князья-а…»

Вопль вспугнул сонных голубей, устроившихся на ночлег под застрехой отдела. Они вылетели, шумно хлопая крыльями, взмыли в темное небо, пропали…

Колосов подошел к старенькому «Уралу» с коляской. Сидоров юлой вертелся возле этого своего драндулета, что-то бормоча. Колосов, сложившись пополам, кое-как устроился в коляске. Сидоров тут же взмыл на потрескавшееся от времени сиденье мотоцикла, газанул и… Раз пять за эту ужасную дорогу Колосов, покоряясь судьбе, закрывал глаза — авария казалась уже неминуемой. «Урал» выжимал из себя последние скрипящие моторесурсы, рычал, хрипел, трясся, как эпилептик в припадке, высоко подпрыгивал на ухабах, ухал в дорожные ямы. Сидорову явно грезилось, что он за рулем «Харлей-Дэвидсона». И он вел себя на дороге не как закомплексованный страж порядка, а как самый разнузданный байкер.