Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

Если его кто-то обгонял на шоссе, он считал себя обязанным «сделать» наглеца, догнать, перегнать и… Вид чужих сигнальных огней был ему прямо-таки ненавистен. Колосов судорожно вцеплялся в борта своей коробчонки, как ласково называл коляску Сидоров, и тихо ругался.

Мотоцикл точно жаба заскакал по выбоинам, свернул с наезженного шоссе на проселок, и так, завывая, визжа тормозами и ухая на ухабах, они довольно долго мерили версты и километры подмосковных сельских дорог. Наконец, по ему только ведомому ориентиру, Сидоров определил, что они уже на месте, и он с торжествующим видом заглушил мотор.

— Теперь через лес придется, Никита Михалыч, напрямки. А потом берегом, берегом. На моторе там не проскочишь, — сообщил он.

Они закатили мотоцикл в придорожные кусты. Участковый включил фонарь. Пятно света выхватило из мрака стволы деревьев, изумрудную болотную осоку, груды полусгнившего валежника. Сидоров раздвинул ветки, приглашая начальника отдела убийств в ночную чащу. И очень скоро Колосов осознал, насколько опрометчиво поступил, презрев мудрый совет достать сапоги. Под ногами пружинила подушка из мха, спутанной травы, и она вся так и сочилась водой.

Видимо, в пору таяния снега по весне этот участок леса затапливался. И земля до сих пор не успела просохнуть, местами превратившись в мелкое, противно чавкающее болото. То и дело спотыкаясь, плелся Никита за своим вожатым, который в лесу чувствовал себя отлично: шел небрежно, вразвалочку, однако уверенным и твердым шагом, освещая путь «летучей мышью», изредка останавливаясь, чтобы свериться с приметами.

Наконец болото кончилось. Лес расступился. Впереди в ночи тускло мерцала река с пологими берегами, поросшими осокой и густым кустарником. Колосов вздохнул полной грудью: дышалось удивительно легко. И звезды, звезды! А на том берегу во тьме — оранжевые огоньки.

— Грачевка, — пояснил Сидоров. — А на юго-восток порядка километра Уваровка. А вниз по реке если — то бывшая база Отрадное. А нам эвон куда, Никита Михалыч, влево надо заворачивать. Вон она, роща-то.

Тихо было в ночи. В небесах плыл месяц: тонкий серп, вот-вот готовый исчезнуть до следующего своего рождения.

Он отражался в спокойной черной воде, оставляя на ее глади узенькую лунную дорожку, похожую на царапину, прочерченную иглой на виниловом диске. Колосов смотрел на месяц, на огни за рекой. Господи, тут не в засаде сидеть, а с удочкой бы в лодочке покемарить, костерком бы побаловаться, ухой…

— Я вот все пока ехал, думал, Никита Михалыч, — прервал цепь его несбыточных грез деловитый Сидоров. — Не запросто так вы сюды со мной приехали. Видно, интерес крепкий у вас тут. — Он обернулся, посветив фонарем вбок, но так, чтобы свет упал и на лицо «начальства из Главка». — Подозрения явно имеете. А вот насчет чего… Мне довериться можете. Вполне. Если что только мигните. Кого проверить, кого в опорный пункт как свидетеля выдернуть, кого по сто двадцать второй в камеру на трое суток забрать… Прокрутить тоже можно в спарринге-то…

— Ладно, спасибо. Если что — поможешь. А ты вот что мне скажи, Саша, Колосов все смотрел на огни за рекой, они словно притягивали его. — А что вообще в деревне говорят насчет этих пропаж скота?

— Да разное болтают. Я ж говорил. До суеверий дело доходит. Ну а какие с понятием мужики, те так склоняются: ворюга завелся. Кто на пришлых грешит, кто на цыган — они ж соседи наши. А где и сосед соседа подозревает — коса, так сказать, на камень. Ну а старухи, те сплетничать, сказки плести тут как тут. Я поначалу тоже склонялся: никак бродяга куролесит. Но после того, как на овцу эту наткнулся — нет, сомнительно. Я ж говорю — на хищника похоже. Собаки шалые скорее всего. Загнали эту бяшку в лес да и прикончили там.

А она здоровая, такую, если на себе переть… Ежели только хворостиной перед собой гнать, — Сидоров словно размышлял сам с собой, прикидывая и так и этак. — Тогда, если это человек-ворюга — зачем же ему мясо-то бросать? А потом я ж осматривал ее — там мяса этого ни грамма с костей не срезано, только вырвано. Шерсть по кустам разбросана. Собаки это, как пить дать. О волках это все враки. Какие в Подмосковье волки, откуда? Если из зоопарка какой удрал?

Так, беседуя, они поднялись на невысокий косогор, поросший чахлым леском: елки, березы, трухлявые пеньки, пышно разросшаяся черемуха да дикая малина.

— Сюда давайте, Никита Михалыч. Вот она зараза. Эх, жил-был у бабушки серенький козлик… — Сидоров посветил в траву.

Под ногами у себя они увидели грязно-белую овечью шерсть Колосов присел, примял руками траву.

— Нам бы не очень задерживаться тут. А то, если они, падлы, нас учуют, может, и не придут, — заметил Сидоров. — А может, и вообще тут сегодня никто не появится, хищник-то этот, а? Может, и зря мы с вами куролесим.

Колосов в который уж раз достал из кармана свежую пару резиновых перчаток.

— Свети, не философствуй, — шепнул он.

Труп овцы действительно был относительно свежим Мелкая рогатая скотинка лежала на боку в яме возле елового пня.

Мертвая овечья морда выражала тупую покорность судьбе.

На горле овцы ран не было. Зато бок основательно покалечен: кровавые лоскуты вырванного мяса, ошметки шерсти.

Колосов взял голову овцы за уши, приподнял, повернул. Так и есть: шея сломана. Черт, снова эта шея, как у той собаки в овраге, как у…

— Слушай, Саш, я ни в охоте, ни в зоологии, ни в приусадебном хозяйстве не смыслю, — признался он. — Может, ты знаешь: как стая собак или волк охотится? Они ведь, псовые, вроде за горло хватают, душат. А тут, посмотри, хребет сломан.

Сидоров пожал плечами.

— Черт их знает. Я тоже в этом ни бельмеса. У меня вот дядька есть, на Камчатке живет. Богатая охота там, рассказывал, рыбалка мировая. Так вот он, помнится, говорил: мол, хребет на охоте один лесовик только и может переломить.

Потому что лапищи как кувалды.

— Какой еще лесовик?

— Ну, медведь. Топтыгин. У них там, на Камчатке, гибель их, медведей-то. Ну, айда, Никита Михалыч, идемте во-он в ту ложбинку. Роща-то, слава богу, на холме, кругом место ровное. Ежели эти твари из кустов выскочат, оттуда сподручнее палить по ним. С той вон позиции. Эх, стрельба по движущейся мишеньке — любо-дорого смотреть! С патронами напряг у нас. По каждой стреляной гильзе старшему наряда рапорт пиши, отчитывайся, куда израсходовал.

Они спустились к реке. Сидоров примял траву, делая лежку для наблюдательного пункта. Колосов последовал его примеру. Лежать в мокрой траве было чертовски неуютно.

Зубы сами собой выбивали дрожь. А мысли вертелись тревожные и однообразные: еще полчаса такой засады, и туберкулез с ишиасом обеспечен.

Наверно, впервые в жизни Колосов задумался над тем, насколько же хил и беспомощен современный городской человек, доведись ему вот так остаться один на один с природой.