Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ

Разбудил ее звук открывающегося засова.

— Внимание, поверка! Отвечать сразу и громко, — услышала она рявканье надзирателя. — Годнев?

— Я.

— Шабаршин.

— Присутствует.

— Гусев.

— Я.

— Дмитриева.

— Туточки.

— Симолин.

— Так расстреляли же профессора, — произнес кто-то угрюмо.

— Молчать! Родионова. Родионова!

— Тебя, что ли? — спросила Лизавету сердобольная женщина, что с самого появления в подвале Губчека опекала ее.

Лиза едва заметно кивнула.

— Здесь она, — отозвалась за Лизавету женщина.

— Набоков.

— Я…

После поверки к ним бросили юношу с книгой и седенького старичка благообразного вида, успевшего ударить одного охранника тростью, а другому плюнуть в лицо, пока его вели по ступенькам в подвал. Он беспрестанно ругался матом, да так, что подвальные сидельцы, а народ здесь собрался всякий, таких сочных оборотов никогда и не слыхивали. Обоих — юношу и деда — посадили «за корректирование стрельбы с чехословацких пароходов».

Юноша непонимающе мигал огромными голубыми глазами и прижимал к себе книгу, будто в ней было его спасение, а дед, выпустив пар и получив внушение от старушки-акушерки, что-де негоже так ругаться, ибо «среди нас есть женщины и одно духовное лицо», брезгливо опустился на гнилой пук соломы и утих.

— Ну, как ты? — спросила Лизавету женщина, погладив ее плечо. — Чего эти изверги с тобой там сотворили?

Вместо ответа Лизавета натужно улыбнулась и спросила:

— Как вас зовут?

Женщина потрогала лоб Елизаветы, тревожно нахмурилась:

— Жар у тебя девка… Лизкой меня зовут, Елизаветой то есть.

Лиза улыбнулась снова.

— Здорово, и меня зовут Елизаветой.

— Да ну? — удивилась женщина. — Значит, мы тезки?

— Тезки… Спасибо.

— За что? — снова удивилась женщина.

— Ну, за заботу. За одеяло вот…

— Пустое, — отмахнулась женщина. — Чай, не звери, как эти, — кивнула она в сторону двери.

Допросы начались в девять утра, с перезвоном колоколов к обедне.

Вызывали по одному: Набоков, Манасеин, Крупеников… Никто из них в подвал не воротился; два револьверных выстрела на каждого ставили точку в их земном пребывании.

— Второй раз они в голову стреляют, для верности, — сказал злой мужской голос. — Контрольный выстрел называется.

Заскрежетал засов, в приоткрывшуюся дверь просунулась приплюснутая кудлатая голова:

— Баранов, выходи!

— Не пойду, — ответил старикан, что ругался матом.

— Почему? — опешил надзиратель.

— А не хочу. Мне и здесь хорошо.

— А ну, выходь, кому говорю.

— А пошел ты на хер.

Двое в гимназических тужурках захлопали в ладоши. Надзиратель зло зыркнул на них и закрыл дверь.

Со стороны Волги послышался гул. Затем явственно раздались взрывы и артиллерийская канонада.

— Это Народная армия идет, — сказал старикан, подойдя к крохотному оконцу. — Полковник Каппель.

— Говорили же, что чехословаки? — подал голос один из гимназистов.

— И чехословаки тоже идут, — согласился Баранов. — Скоро Казань будет наша.

— Дожить бы, — сказала женщина-тезка.

К полудню стала слышна и ружейная пальба. Охранники теперь врывались в камеру группами, выдергивали нужного им человека и уводили с собой.

Первым увели старика Баранова. Он сопротивлялся, и его уложили на пол ударом приклада в голову, а затем волоком вытащили из подвала.

Дошла очередь и до Лизаветы.

— Родионова! — заорал приплюснутый, выискивая взглядом Лизу.

Увидев ее, он с еще одним таким же красавцем пошел к ней, расчищая дорогу носком тяжелого армейского ботинка.

— Вставай, — подойдя к Лизавете, рявкнул он.

— Она больна, оставьте ее, — заступилась женщина-тезка.

— А ты молчи, и до тебя очередь дойдет, — тупо поглядев на женщину, сказал приплюснутый.

Носком ботинка он пнул Лизавету под ребра.

— А ну, вставай.

Лиза медленно стала приподниматься на локтях.

— Ну, ты, морда нерусская, — заслоняя собой Лизавету почти зашипела женщина. — Тебе же говорят, она больна.

Приплюснутый вперился бешеным взглядом в женщину. И тут в подвал вбежал еще один охранник.

— Иоаким, Янис, скорее! — залопотал он, переведя дух. — Все уже уехали. Пришел последний грузовик, больше не будет. Еще минута, и они уедут без нас. Чехи уже в городе!

Иоаким раздумывал недолго. Бросив напоследок какое-то ругательство на латышском языке, он исчез за дверью. Следом за ним выскочил Янис. Двери подвала захлопнулись, лязгнул засов, и все затихло.

С час все сидели молча. Потом к одному из окон подвала подошли двое в гимназических тужурках, умело высадили стекло, и один из них, взобравшись на спину другого, просунул в проем голову.

— Ну, что там? — спросили его.

— А не видать никого, — ответил он, вертя головой. — Нет никого, — повторил парень, спрыгнув со спины товарища. — Ушли все.

Попробовали было высадить дверь. Безрезультатно.

Тогда женщина, опекавшая Лизавету, вспомнила:

— А где мальчонка-то, кучеренок?

Его нашли, зарывшегося в солому и крепко спящего со страха.

Успокоили, сказали, что надо делать. Потом один из бывших гимназистов посадил его на плечи и поднял к оконному проему. Кучеренок просунул в проем голову, руку, плечо, извернулся ужиком и, сверкнув голыми пятками, исчез.

Ждали недолго. Через минуту взвизгнул отворяемый засов, и дверь подвала отворилась. Около четырех десятков человек горохом сыпанули в проем, и подвал мигом опустел.

— Идти сможешь? — спросила Лизавету женщина-тезка.

Лиза пожала плечами и стала молча подниматься. Голова закружилась, в глазах замелькали радужные всполохи.

— Давай, девка, держись, — подставляя Лизавете плечо и обхватив ее за талию, сказала женщина. — Я тут недалеко живу, на Подлужной. Как-нибудь доберемся.

Дюжину ступеней они взяли в два приема. Поднявшись, перевели дух и потопали в обнимку по пустынным улицам. На Большой Красной улице, около бывшего Родионовского института благородных девиц, навстречу им попался чешский патруль. Объяснялись по-русски. Женщина-тезка сказала, что они идут из тюрьмы ЧК, и патрульные, сочувственно извинившись, что не могут им помочь, пошли дальше.

Последнее, что помнила Лизавета, как она пила чай с малиновым вареньем, а потом рухнула на большую широкую кровать с мягкой периной.

— Все, хватит, рассвело уже. Уходим, мужики.

Савелий обернулся к старику-хранителю и сказал:

— Закрывай, дед, свою лавочку.

— Что?

— Лавочку свою закрывай, говорю, — повторил уже громче хранителю Родионов.

— Защим? — спросил Мамай, хватая еще один ящик с клеймом государственного казначейства Российской империи и определяя его на крутое плечо.

— Затем, чтобы золотой запас страны не достался абы кому, — быстро обернулся к своему старому товарищу Савелий Родионов. — Вот проснутся красноармейцы, враз все растащат. А мне за отечество обидно.