Павел Астахов - Мини-модель [litres]

Дима снял трубку и четко представился, как велят нам Плевакин и деловая этика, которой мало кто следует при общении по мобильной связи и в мессенджерах. Он послушал отзыв, прикрыл трубку ладонью и официальным тоном позвал меня:

– Елена Владимировна, вас Анатолий Эммануилович!

– Кто бы сомневался, – пробормотала я, послушно устремляясь к «Красному Кремлю». – Судья Кузнецова слушает!

– Слушай, судья Кузнецова. – Шеф в трубке сердился. – Ты давай не затягивай. Чтобы через час этих твоих там и духу не было! Поняла меня?

– Не поняла, – ответила я честно, но Плевакин уже бросил трубку.

– Что сказал Анатолий Эммануилович? – спросил Дима.

– Велел не затягивать, чтобы через час этих моих и духу не было, – почти слово в слово передала я. – Там. Или тут. Короче, чтобы где-то кого-то не было.

– Неужели шеф тоже ходит в общий санузел на первом этаже? – приятно удивилась такой демократичности Машка, подходя к кофеварке, которая бодрым писком сообщила о завершении процесса. – У него же есть свой персональный клозет при кабинете!

– Вряд ли шеф имел в виду санузел. – Я призадумалась.

Распоряжение начальства было недостаточно четким. «Чтобы через час этих твоих и духу не было!» – и все. Интересно, киллерам их таинственные заказчики задания такими же шифровками дают? Тогда неудивительно, что наемные убийцы в кино вечно грохают не того, кого надо. И вообще, о ком речь? Кого шеф назвал «моими»? Нет у меня никого такого… настолько ненужного…

– Я схожу, осмотрюсь. – Дима вызвался добровольцем и сразу ушел в разведку.

Машка разлила кофе, подала мне чашку.

Прихлебывая горячий несладкий американо – про сахар подруга в спешке забыла, – мы вышли в коридор и прислушались. Из фойе доносились какие-то неуставные звуки: шарканье мягких тапок, невнятное женское воркование, бодрое электрическое жужжание…

– Там происходит что-то странное, – послушав немного, объявила Машка – капитан Очевидность.

– Это всё Кобылкины, – доложил вернувшийся Дима.

– В каком это смысле «Кобылкины всё»? – У меня появилась робкая надежда.

Навеки проститься с Кобылкиными мне очень хотелось.

Промелькнула мысль, что киллеру Плевакин тоже позвонил, но я ее отбросила как нелепую. Анатолий Эммануилович, как уже говорилось, консерватор и бюрократ, если бы ему понадобилось кого-то заказать, он бы сначала тендер на эту услугу провел.

– Кобылкины живы? – спросила я прямо.

– Живы, здоровы и полны энергии. Плевакин не разрешил им пригнать гримваген, оставив на заявлении резолюцию «Для всего этого есть холл», – объяснил помощник, и моя робкая надежда умерла, едва родившись. – Кобылкины поняли это буквально – как разрешение оккупировать фойе. Они притащили ширму, кресло, зеркало, вешалку с нарядами и оборудовали себе гримерную-костюмерную в углу напротив нашего гардероба. Там уже работает мастер-парикмахер, делает прическу девочке, и…

– А? – Машка перебила разведчика, оглянулась на меня и посмотрела победно, словно была в одном строю с Кобылкиными. – Вот это, я понимаю, серьезный подход к делу! Вот это подготовка! Истец захватывает холл, ответчик – сортир, осталось взять арсенал, телеграф, банк и…

– …и на стоянку у соседнего банка как раз заехала пожарная машина, – закончил свой доклад Дима.

Машка поперхнулась.

Я глубоко вздохнула и отдала помощнику свою чашку:

– Мне пора. Надо поскорее рассудить этих…

– Кобылкиных и Карапетян, – подсказал Дима.

– Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас события, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья! – с чувством провозгласила Машка, которую почему-то с утра пробило на высокую поэзию.

То она Пушкина цитировала, то вот Шекспира.

– Не накаркайте, – устало попросила я их с Шекспиром и пошла надевать мантию.

– Прошу встать! – произнес при моем появлении секретарь судебного заседания, обращаясь к присутствующим.

Я прошла на свое место, сказала как обычно:

– Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста, – и огляделась.

Светлые надежды гражданки Кобылкиной, они же дурные ожидания судьи Кузнецовой, не оправдались: в зале суда люди не сидели на головах друг у друга, а добрая половина мест вообще пустовала. Это радовало. Но среди присутствующих были журналисты с фотоаппаратами и видеокамерами, это огорчало.

Разумеется, я не показала своего настроения и приготовилась начать заседание, но отвлеклась на неожиданное шоу.

Закрывшаяся было дверь вдруг распахнулась, и в зал шагнула эффектная пара: девочка в пышном светлом платье и мужчина в строгом темном костюме. Одновременно заиграла музыка. Я огляделась, высматривая источник звуков, и поняла, что это Вероника Павловна Кобылкина организовала подходящий аккомпанемент шествию с помощью своего телефона. Она держала его высоко поднятым – наверное, так звук распространялся лучше.

С телефоном в поднятой руке внушительная фигура Кобылкиной напоминала статую Свободы.

После секундной заминки корреспонденты с фото- и видеоаппаратурой сориентировались, развернулись и стали снимать опоздавших. Те будто того и ждали – приосанились, поплыли. Вероника Павловна Кобылкина прибавила громкости.

В звуках то ли марша, то ли гимна почти потерялся одинокий недовольный голос Гамлета Карапетяна:

– Это что такое, э?

По проходу без спешки, старательно удерживая на лицах светлые – с оттенком легкой грусти – улыбки, нога в ногу шагали отец и дочь Кобылкины, Роман Петрович и Изабель, стало быть, Романовна.

Выглядело это так, словно заботливый папа вел прелестную дочь к венцу, только направлялись они не к священнику, а к судье.

Вспомнив, что судья – это я и есть, я постучала молоточком и попросила Кобылкину выключить музыку, а всех остальных – сесть на свои места. Папы и дочки Кобылкиных это тоже касалось, но они предпочли меня не услышать, чтобы попозировать журналистам на фоне моей судейской кафедры.

Я не стала дожидаться завершения этой фотосессии – повысила голос и навела порядок в зале суда.

Прихлынувшие волной журналисты отступили, а довольные Кобылкины присоединились к своему юристу, который держал для них целый ряд. Юной Изабель в пышном платье понадобилось сразу три места, чтобы аккуратно разложить многослойные шуршащие юбки.

Наконец уважаемое семейство уселось. Я набрала в грудь воздуха, готовясь привычно выговорить, что судебное заседание объявляется открытым, рассматривается дело номер такой-то по исковому заявлению гражданки такой-то, а потом попросить уважаемых участников процесса передать суду списки участвующих в заседании представителей, – и снова не успела.

Слева, где в противовес осевшим справа Кобылкиным устроились Карапетяны, затрубили трубы, забренчали струнные, запел гортанный мужской голос.