Песах Амнуэль - Искатель, 2018 № 11

— Почему бы нам не встретиться в том же кафе, где…

Магда умела перебивать не хуже его самого.

— Только не там, — быстро сказала она. — Почему бы вам не приехать ко мне? Адрес…

— Я знаю, — перебил он. — Но это не очень…

— Это вполне удобно. Я приготовлю…

— Черный кофе, если можно. Покрепче. И…

— Жду вас, — сказала она и отключила связь.

Магда встретила его, одетая в небрежное на вид домашнее платье, — казалось, только что спешно постиранное и вытащенное из машины. Он надел в прихожей тапочки, пробормотал необязательные слова о хорошей погоде и прекрасном интерьере, прошел следом за Магдой на кухню — не в кабинет, где можно было бы разговаривать официально, — и сел на табурет, показавшийся сначала неудобным, но, если прислониться к стене, то, наоборот, все оказалось так, как он любил, о чем Магда, конечно, знать не могла, но устроила тем не менее единственно правильным образом. Он прислонился к стене, положил правый локоть на кухонный стол, левый — на оказавшуюся под рукой полочку с чашками, вытянул ноги (прилично ли — в гостях? Впрочем, это его не озаботило) и ответил на вопрос, заданный еще в коридоре:

— Представьте, я все действительно прочитал.

Кофе Магда сварила за минуту до его прихода. Аккуратно, не торопясь, разлила по чашкам, взглядом показала на блюдо с вафлями и, получив в ответ кивок, положила две на блюдце рядом с чашкой. Села напротив и сказала:

— Я не спрашиваю, что вы из этого поняли. Я не спрашиваю, к какому выводу пришли, если поняли. Я хочу знать, что вы скажете вашему начальству.

— Ничего.

Магда кивнула, будто другого ответа и не ждала.

— Видите ли… — Розенфельд все-таки решил объясниться, чтобы потом продолжить разговор с открытым забралом, хотя и представлял, что все нужное все равно останется не сказанным. — Видите ли, начальство уверено, что смерть Смиловича… извините, что я… да, была естественным результатом болезни, а болезнь, возможно — не доказано, но, по мнению врачей, скорее всего, — следствием генетических отклонений. Мне сказали, именно в этом возрасте, к тридцати годам, спящие гены просыпаются и…

— Все это я слышала, — перебила Магда. — Но вы считаете иначе.

— Я представляю, что произошло. Не знаю — как. Догадываюсь — почему.

— Почему?

— Любомир понял, чем грозит отключение реальности от других ветвей многомирия. Мир становится чисто классическим. Проблемы выбора нет — этого он хотел, верно? Для вас обоих. Вместе до конца. Вы согласились — это ведь ваши расчеты, верно? Вы — лучший математик, чем был Смилович. Но в конце концов он понял то, чего… извините… не понимали вы. В единственной реальности, отсеченной от всех других, меняются законы природы. И он не захотел, чтобы вы рискнули. Поссорился с вами намеренно, чтобы…

— Ерунда! — резко сказала Магда. — Если он прогнал меня именно поэтому, какой смысл ему было делать все остальное? Зная, к чему это приведет? Послушайте, если вы поняли идею, то должны были поняты если процесс начался, его невозможно остановить. Невозможно соединить то, что разрушено. Вставить выпавший камешек обратно. Заново собрать бесконечное число ветвей многомирия. Аналогично второму закону термодинамики: разбитое яйцо не станет целым, как бы вы ни старались. Если бы мы сделали это вместе, то вместе и умерли бы. В один день. Точно зная — в какой. Любомир не мог, порвав со мной, спасти меня, если все уже произошло. И сам для себя он этого тоже делать не стал бы. Зачем? Он любил меня.

— Любовь кончается;

— Бывает. Вы считаете, что, когда мы поссорились, я провела эксперимент сама? Месть женщины, которую разлюбили?

— Как сказала Лайза, «навели порчу».

— Знаете, доктор Розенфельд, — задумчиво произнесла Магда — я действительно об этом думала. Была очень зла на Любоммра. Не представляла, как мы будем дальше работать вместе. Придется каждый день видеться, обсуждать, решать проблемы… Я хотела уехать. Была возможность — объявили конкурс на должность профессора в Айове…

— Но Любомир заболел.

— Да. И я осталась. На суде, если бы такой суд состоялся, меня признали бы виновной.

— Вряд ли, — пробормотал Розенфельд.

— Потому что улики косвенные?

— Потому что суд не верит в дурной глаз и не разбирается в физике.

— Существует экспертиза. Вызвали бы вас как эксперта.

— У меня нет права выступать в судебном заседании.

— Но если бы все-таки вызвали…

— Я ответил бы на все вопросы прокурора. Пожалуй, я бы даже смог рассказать, как именно можно отделить один-единственный мир от всей остальной бесконечно огромной связки ветвей многомирия.

— Вы и это поняли? — поразилась Магда. — В опубликованных работах ни о чем подобном не было ни слова.

— Понял принцип. Детали, конечно, выше моего понимания квантовой физики.

— Прокурор спросил бы вас: «Могла ли подсудимая самостоятельно провести этот эксперимент?» Это… убийство.

В вопросе было ключевое слово. Магда это понимала. Розенфельд это понимал. Он должен был ответить, не погрешив против истины, и он должен был ответить, чтобы этой истины не коснуться. Пока — не коснуться.

— Прокурор не задал бы мне, эксперту по науке, а не по человеческим отношениям, такой вопрос.

— А если бы задал? — настаивала Магда. — Спросил ваше личное мнение.

— Нет, — твердо ответил Розенфельд. — Дважды нет. Во-первых, обвинитель не может задавать эксперту вопрос о его личном мнении относительно виновности или невиновности обвиняемой. Во-вторых, я ответил бы «нет», если бы этот невероятный вопрос все-таки был бы задан.

— Любомир… — Магда запнулась.

— Хорошо, — сказала она после паузы. — Дурно говорить такое о человеке, который уже не может ничего ни доказать, ни опровергнуть. Но… Вы правы: из нас двоих лучшим математиком была я. Физиком он был замечательным. Интуиция… Но… Он не смог бы без моей помощи рассчитать все детали, этапы и подводные камни этого процесса.

— Этого процесса, — повторил Розенфельд, понуждая Магду к продолжению.

— Процесса разрыва ветвей.

Она покачала головой и обхватила себя руками за плечи. Ее знобило.

— Он не смог бы это сделать сам.

Розенфельд молчал.

— Еще кофе? — спросила Магда.

— Спасибо. — Розенфельд поднялся. — У вас прекрасный кофе. И вы прекрасный физик.

Он сделал едва заметную паузу и закончил:

— И блестящий математик. В отличие от Смиловича.

— Вы это хотели услышать?

Розенфельд услышал все, что хотел. Магда сказала все, что считала нужным.

— Спасибо, доктор Фирман, — произнес он.

Легче ему стало оттого, что теперь он был уверен, будто знает все?

С профессором Литроу он столкнулся в коридоре третьего этажа учебного корпуса. Розенфельд искал химика по фамилии Догмар, к которому у него были вопросы по поводу нового способа создания сверхпрочного графенового материала в связи с экспертизой по делу об убийстве Баллантера — совладельца компании «Кристалл», выпускавшей графеновые подкладки для бронежилетов. Литроу то ли спешил на лекцию, то ли прохаживался быстрым шагом, раздумывая на ходу. Розенфельд случайно задел профессора локтем, извинился, и только после этого они обратили друг на друга внимание. Розенфельд еще раз сказал: «Простите, профессор», Литроу улыбнулся и вежливо ответил: «Добрый день, доктор Розенфельд». Возник естественный повод поздороваться и обменяться парой слов.