Вера Арье - Весна умирает осенью [litres]

Как затрещали вдали моторы снегоходов, Оливия уже не слышала. Она лежала, раскинувшись, под неохватным небом – как в тот памятный день в конце «индейского лета», когда они с Родионом оказались на берегу озера под Парижем. Им тогда казалось, что этот сияющий мир – навсегда. И вспышка счастья продлится вечно…

– Пока в отключке, но будем надеяться – не навечно, – вдруг произнес рядом с ней какой-то мужчина.

Выждав еще несколько секунд, пока сознание окончательно вернется, Оливия разлепила веки. Рядом стоял пожилой человек в белом халате и что-то записывал в толстую тетрадь.

– Вадим… – позвала она не своим голосом.

– Ну наконец-то, – к ней подскочила полная медсестра и заботливо поправила капельницу. – Такая молодая еще… мы уж испугались!

Под сердитым взглядом врача сестра замолчала.

Доктор присел на край кровати, та недовольно скрипнула.

– Побудете у нас немного. Мы вас обследуем и решим, что да как, – сообщил он. – Возможно, вызовем машину из Новосибирска и переведем вас в центральную клинику.

– А где… я?

– В городской больнице Зиминска. У вас сильнейшее переохлаждение, ушибы и порезы. Есть подозрение на сотрясение мозга.

– Скажите, – вмешалась медсестра, – кому позвонить из ваших близких? Мы не нашли при вас паспорта.

В голове так шумело, что Оливия разобрала лишь конец фразы.

– Паспорта? Он был в сумке…

– Вот в этой? – Женщина протянула ей знакомый предмет.

Оливия кивнула.

– Посмотрите во втором отделении.

Медсестра щелкнула замком и достала пластиковый конверт. В нем действительно оказался паспорт. Женщина развернула документ.

– Синицин Вадим Сергеевич, – прочитала она с расстановкой. – На фотографии вроде как не вы…

Оливия замешкалась. Потом наконец нашла в себе силы объяснить.

– В милиции, наверное, перепутали. В аэропорту. Нас там арестовали. Потом пьяный этот… Все упало со стола.

– Ну ничего, – утешила ее женщина, погладив по волосам, как больного, запутавшегося ребенка. – Разберемся.

– Скажите, а где Вадим? – настаивала Оливия.

– Спутник ваш? Так его реанимобиль еще ночью в столицу увез. Тяжелый случай…

– Ларочка, дайте пациентке отдохнуть, – забеспокоился врач, заметив, как нехорошо побледнела Оливия. – Вы поспите немного. Мы к вам попозже зайдем.

И они действительно заглянули попозже. Но уже не лично к ней, а с общим обходом палаты, в которой лежало несколько человек. На соседней койке в полном забытье постанывала иссохшая старушка. Когда медсестра откинула одеяло, оказалось, что та крепко привязана к кровати.

– У бабки инсульт, нарушение сознания, – пояснила Лариса. – Ночью шевелится, пытается встать. Вот и приходится подстраховывать…

Следующая кровать оказалась свободной. А у самого окна угасал молодой парень с забинтованной головой. Он не двигался и, казалось, даже не дышал.

– У вас очень тихая палата, – заметила сестра. – Этот – совсем овощ. Драка после новогодней пьянки… Стукнули бутылкой по голове, а потом спустили с лестницы. Во время праздников у нас больница алкашами под завязку забита. Вам еще повезло, что досталась койка.

В эту минуту дверь распахнулась. Поскрипывая колесиками, мимо прогромыхала медицинская каталка. На ней громоздился мужчина средних лет с загипсованными руками и ногами.

– Э-э, поаккуратнее! Соображать же надо! – заорал он, когда медбратья попытались сгрузить его на вакантное место.

– А сам-то ты соображал, Кулибин, когда «ватрушку» к чужой машине тросом цеплял и бухой на ней по шоссе катался?! – осадил его санитар, с грохотом пододвигая капельницу.

Тем временем врач наклонился к Оливии.

– Как вы себя чувствуете?

Она облизнула сухие губы и пробормотала:

– Все время тошнит, хочется спать…

– Вот и отдыхайте. Мы должны сообщить вашим родственникам, что вы здесь. Как с ними связаться?

– У меня в России родных нет. Я… французский репортер, в Сибири по работе.

– Час от часу не легче, – всплеснул руками врач. – Но кто-то же должен был вас тут встречать!

– Да. Директор Зиминского художественного музея, Илья Горский. Может, получится ему позвонить?

– А, ну вот, уже кое-что, – обрадовался врач. – Это ж надо, как вам не повезло. Такое паршивое начало года…

К утру она почувствовала себя чуть лучше. Сердобольная нянечка принесла ей стакан какао с липкой пенкой и тарелку манной каши. Затем подсела к травмированному соседу и принялась кормить его с ложки.

– И как же ты здесь оказалась, милая? – сочувственно спросила она, оглядываясь через плечо. – Правда, что ли, с самого Парижа приехала?

– Да, – вздохнула Оливия. – По делу. Так получилось…

– А у нас в селе есть своя француженка. Зовут Клава, – оживился любитель скоростного тюбинга. – Она из ссыльных…

Нянечка взглянула на него тревожно. Потом приложила ладонь ко лбу, прикидывая, нет ли у больного жара.

– Да-да, – продолжил сосед, отталкивая нянькину руку. – Клава, точнее, Клодин, родом из какого-то приграничного французского городка. Работала во время войны сестрой в больничке. Там у них оказалось несколько русских. Ну и закрутила она с одним парнем, Степаном. Году в сорок пятом они поженились и поехали в Советский Союз, с новорожденным ребенком на руках. Месяца два добирались в скотных вагонах до его родной деревни. Младенец за время пути чуть не помер – подцепил какую-то кишечную инфекцию. Как они его выходили без лекарств и проточной воды, одному Богу известно. А когда прибыли на место, оказалось, что у Степана есть еще одна семья. Клава, конечно, плакала, проклинала себя, пыталась вернуться домой… Но из страны ее уже не выпустили.

– Ох, и как же она дальше-то?.. – искренне огорчилась нянька.

– Да никак. Вскоре Степана этапировали в исправительно-трудовой лагерь, а Клаву с ребенком – на спецпоселение в Пермский край.

– За что?!

– Он был из остарбайтеров – тех, кого немцы угнали на принудительные работы в рейх. После проверки НКВД его осудили по пятьдесят восьмой статье – за контрреволюцию… Ну или что-то в этом роде. Короче, из лагеря Степан живым не вышел. А Клава после смерти Виссарионыча освободилась и поселилась у нас под Зиминском. Все мечтала, говорят, вернуться домой во Францию… Не получилось.

– Почему? – удивилась Оливия. – Теперь-то препятствий нет…

– Так у нее пенсия мизерная. Только на хлеб с молоком да на вязанку дров хватает. Сколько ни копи, на билет до Парижа не наберешь. А теперь к тому же Клава совсем невыездная стала: который год лежит, не подымается. Вот такая получилась, – подытожил он, – международная любовь!