Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

— Земельку-то бросать будете?

Поспешно я наклонился, бросил, отошел, топча соседнюю могилу, торопились уж и другие, но щепоти земли в гроб уже не могли достучаться — лопаты работали и быстрей, и сноровистей, бригадир уже, видя, что яма заполнилась и подгребают теперь для холма, стал указывать: "Тут три лопаты… сюда, в голова… Здеся больше!.."

Свершилось разом — и нет ничего. И сдавило, нахлынуло вновь ощущение свалки — всеобщей, вселенской, бездонной, бескрайней, в которой и я — я, вот он, стоящий, и те, и они, и она — все мы, бедствующие жизнью и смертью своей в этой взлохмаченной глине, на этой замусоренной земле… Не выдержало что-то внутри — навернулись слезы, но — "глупо!" — сказал я себе, и разум возобладал — не потекли.

— Живые? Цветы? Живые? Давайте, чего ж вы! — рабочий вырвал у Т. цветы из рук, ткнул в холм, и скоро, так скоро, как нужно было им, рабочим, стали укладывать и остальные цветы, прилаживать венок, втыкать железную дощечку с фамилией и датой — почему-то не смерти, а сегодняшней датой похорон.

Я огляделся, чтоб, может быть, чем-то отметить в памяти место. Вдруг увидел, что с одного краю, метров с трехсот, к кладбищу подступал березовый перелесок. "Там бы", — подумалось. Увидел еще, что где-то за ближайшими могилами торчали хрупкие ветки протянутых к небу ниточных стволиков: значит, сажали уже кое-где у могил деревца… Перевел взгляд поближе, но тут замечать вовсе было нечего: те же неровные кочки, те же дощечки, а фамилии на них: "Смирнов", "Крюкова", "Иванов", "Дронов", Не звучные фамилии.

И еще увидел несколько крестов. И они, как дощечки, сварены были из железа, проволокой меж перекладин обозначалось несколько простейших завитков, и все было крыто той же алюминиевой краской. Даже столь анахроничный, чуждый как будто всему здешнему предмет был подогнан видом своим к общему виду бессмысленности и суеты, царивших вокруг. Как был здесь "бетонный", как был "свалочный", так, верно, был и "сварочный цех" в одном из сараев, где варились дощечки — массой, а кресты — по отдельным заказам.

Стоя над новой могилой, бригадир говорил последнее слово — заученно, единым духом информировал:

— Ограды заборчики не разрешаются делаются стандартные бетонные обрамления два метра на сто восемьдесят общий размер сбоку место для родственников если кто заказывает оформляется в бетонном цехе.

— А когда оформлять? — спросили его.

— Там узнаете, в конторе. Уже заказы на октябрь, на ноябрь идут.

— А где сто восемьдесят? — зачем-то еще спросили.

— Сюда и сюда, — махнул бригадир по сторонам могилы. — А сюда и сюда — два. Больше запрещено, тут уже могилы.

Он повернулся, и бригада, нетерпеливо ожидая его, разом сдвинулась на пару метров в сторону, окружая следующую, уж почти готовую яму. И нас ждали: чтобы освобождали место — и для машины, и для проноса гроба, и для того, чтобы можно было отоптать и порушить наш неровно сложенный холм.

Потянулись к машине друг за другом, а Т. заходила в сторону и отворачивалась, потому что теперь нахлынуло на нее, и она заплакала.

Уже на дороге нас обогнала группа людей, тоже, судя по всему, только что хоронивших.

— А что? — говорили среди них. — Хорошо ли, плохо — и нас сюда же!

— Да уж сюда навряд. Год-два, и закроют, а такое же откроют еще где-нибудь.

— Все едино! Все там будем.

Поблизости от машины стоял нищий. Он был на костылях, держал в руках ушанку.

— Подайте, милые, несколько копеечек на поминки. В последний же путь проводили…

Был он, может быть, неопытный нищий, но в голосе его оказалась такая безнадежность, что, сделав два шага и стоя уже у машины, я оглянулся посмотреть на него. Он почувствовал мой взгляд, повернул голову, и мы с полминуты глядели в глаза друг другу. Лицо его было хорошим — чистым и правильным простым лицом, а во взгляде стояла скорбь. Я не выдержал и отвел глаза.

Расселись в автобусе в прежнем порядке, шофер спросил: "Все на месте?" "Все", — ответили ему нестройно. И двинулись в обратный путь.

Опять огибали кладбище и опять въезжали в помойку, и Ю. потерянно рассуждал, расширенными глазами призывая нас разделить с ним его состояние: "Как же можно? Чтобы после всего… смотреть на это?!"

Но мы смотрели. И я бы мог рассказать много новых замеченных мною подробностей из жизни свалки. Например, как оборудованная краном мусорная машина снимала крюком со спины своей квадратный бак и переворачивала, высыпая его содержимое. Почему бы, представилось, и не хоронить так людей? Небольшим катафалочным краном — и из гроба в могилу? А фреза канавокопателя все подготовит — без тяжелого ручного труда, без водки и без матерщины. И другие еще подробности видел я, но они вызывали у меня столь же праздные мысли и представления. Поэтому не буду о них говорить.

Но думалось мне и другое.

Умершая любила жизнь. Но не только жизнь безотносительно ко времени и месту: любила она эту, нашу жизнь, которая при ней началась и которая теперь без нее продолжалась. Эта жизнь подарила ей эту смерть. Ей, посвятившей себя спасению красоты, эта жизнь воздала — помойкой. Провезла сквозь клоаку и выбросила, как хлам. И если была умершая святой, то это и были ее последние, святые мучения…

Отца ее — верующего старика-еврея — убили фашисты. Он был зарыт в общей яме неизвестно где.

Мужа ее — молодого китайского коммуниста — убили в лагере в Магадане. Он был зарыт в общей яме — неизвестно где.

Она была зарыта — на Хованском кладбище, участок 59, в могиле № 2235.

Москва

7–9 апреля 1974 года

— А все-таки замечательный у нас президент! — проговорил толстый человек в трусах и майке, вынимая распаренные ноги из эмалированного таза.

— Да будет вам, Николай Вениаминович! — игриво улыбнулась девушка в белом передничке, подавая полотенце. — Что ж в нем хорошего-то? Такой же чернушка, как и все.

Надо сказать, что этому ежевечернему ритуалу, который заменял ему баню в тяжелых тропических условиях, Николай Вениаминович Козлов — посол на далеком африканском Острове в Индийском океане — изменял всего дважды за годы службы. Один раз, когда президент затащил дипкорпус в свою родную деревню высоко в горах и караван "мерседесов" на целую ночь застрял после внезапного обвала. И второй, когда высокая делегация из Москвы в последний год застоя приехала поразвлечься на Остров, устроила прием в свою честь и не отпускала посла до самого утра.

— Зо-о-о-я, — поморщился Николай Вениаминович и показал взглядом на потолок.

— Ой! — махнула рукой простодушная Зоя. — У нас в "Планетарной" во всех номерах было понатыкано. Вот для таких же чернушек. И ничего, обходилось.