Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

Я зажмуриваюсь и задерживаю дыхание, мысленно взывая к Шайле. Мне нужно знать, одобряет ли она мой поступок, уступила бы, как и я, любопытству, желанию восстановить справедливость. Воздух со свистом вырывается изо рта, и я пытаюсь расслышать ее голос внутри себя. Что бы сделала Шайла?

Разбираться нет времени. Мама стучит кулаком в мою дверь.

– Генри уже здесь! Ты же опоздаешь!

Я выдыхаю, и на душе становится легче. Хоть кто-то все еще на моей стороне. Генри просто нужно было немного остыть. Но он вернулся. У нас все хорошо. Я напяливаю школьную форму, хотя и чувствую себя в ней как в смирительной рубашке, и выбегаю во двор, где на подъездной дорожке пыхтит на холостом ходу «Брюс». Обычный понедельник. « Я все та же Джилл Ньюман» , – говорю я себе. Никто не может отнять это у меня.

Я кидаю рюкзак на заднее сиденье «Брюса» и забираюсь внутрь.

– Привет, – говорю я.

– Привет.

– В какой-то момент я подумала, что ты больше не будешь со мной разговаривать. – Слезы щиплют глаза. Я и не догадывалась о том, что так нуждаюсь в нем. Но теперь знаю точно. Он очень нужен мне.

– Я думал об этом, – говорит он. В его круглом лице и опущенных уголках рта читается всепрощающая доброта. – Но все в порядке. Все тебя простят. Каждый может ляпнуть что-то сгоряча. Ничего, все пройдет и забудется.

Генри выезжает с подъездной дорожки, но воздух в салоне вдруг становится спертым, и у меня сводит живот. Во рту пересыхает, когда я решаюсь заговорить.

– Я не жалею об этом.

Генри хмурит брови, но не отрывает взгляда от дороги. Его светлые волосы все еще темные у корней, влажные после душа.

– Конечно, жалеешь, детка. Ты не можешь бросить Игроков. – Он хватает меня за руку, накрывая ладонью мои безвольные пальцы. Кожа у него восковая на ощупь.

Я отрицательно качаю головой.

– Я не жалею об этом. Если Игроки способны на такое, я пас. Не могу смотреть, как это происходит с Джаредом. Я не могу доверять…

Генри возвращает руку на руль и снова держит его в положении «10 и 2».

– Это из-за того, что ты сказала о Грэме той ночью? Ты действительно думаешь, что он говорит правду? Не смеши.

Мне так хочется рассказать ему все, что я узнала от Рейчел о крови на рубашке. Но я вспоминаю, как он отреагировал на мой вопрос во время вступительной ночи, как отшатнулся от статьи в «Газетт». Он не поймет. Он хочет забыть обо всем, оставить в прошлом, как и другие.

– Нет, – шепчу я. – Это из-за всего остального.

Генри вздыхает и поворачивает налево.

– Ты успокоишься и образумишься.

– Ты не слушаешь меня. – Мой голос дрожит, но я должна произнести эти слова. Я знаю, что мне нужно делать дальше, и готова разорвать еще одну нить. – Мы должны расстаться.

– Что? – Какой-то седан резко останавливается перед нами, и Генри вдавливает в пол педаль тормоза. Мы всего в квартале от школы, но я не знаю, продержусь ли рядом с ним еще хоть какое-то время. Хватит ли сил смотреть, как он рассыпается на глазах, и сумею ли я справиться с его яростью. Мне бы со своими чувствами разобраться. – Ты же не всерьез, Джилл.

Я с трудом сглатываю.

– Всерьез. Я больше не хочу быть Игроком. И ты думаешь, что можешь изменить мое решение. Если это так, выходит, ты меня совсем не знаешь. Тогда лучше покончить с этим прямо сейчас.

Генри быстро сворачивает на стоянку для выпускников и одним стремительным движением паркует «Брюса». Он смотрит прямо перед собой, выражение его лица совершенно непроницаемо.

– Генри?

Он оборачивается, глядя на меня своими роскошными глазами, теперь влажными от слез. У него подрагивает верхняя губа. Я уже ненавижу себя за то, что причинила ему такую боль. Но тут его будущее снова вспыхивает передо мной. Работа финансиста, которая ему не в радость. Гардеробная, полная дизайнерских костюмов. Поместье на Восточном побережье. У нас бы никогда ничего не получилось. Если не мой уход из Игроков, то что-то другое развело бы нас в разные стороны.

Я моргаю, а когда открываю глаза, Генри уже сидит, навалившись на руль, и его плечи сотрясаются.

– Джилл, пожалуйста, – произносит он почти шепотом.

Что-то сжимается у меня в груди, но я откидываюсь назад, отстраняясь от него. Почему я не хочу спасать эти отношения? Было бы намного проще пойти по такому пути. Все стало бы проще.

– Прости.

Из горла Генри вырывается булькающий звук, и слышно его затрудненное дыхание.

– Но я люблю тебя. – Он впервые произносит это. Слова, что я мечтала услышать. Слова, обращенные ко мне. Но мои руки липкие, и я борюсь с желанием выскочить из машины. Я ничего не чувствую. И до меня вдруг доходит, что я никогда не хотела услышать эти слова от Генри. Я ждала их от кого-то другого.

– Мне надо идти, – говорю я.

– Подожди. – Генри отрывается от руля и поворачивается ко мне. Глаза у него красные, щеки опухшие.

Но я не могу ждать. Слишком тяжело видеть его таким. Слишком неловко. Слишком гротескно. Я качаю головой и выталкиваю себя из машины, оставляя Генри одного в «Брюсе». Я хлопаю дверцей и ухожу, не оглядываясь. Парковка гудит от болтовни и приглушенной брани. Я заставляю себя делать глубокие вдохи и выдохи, чтобы проглотить крики, которые так и просятся наружу. Я слышу в голове голос Шайлы и те слова, что она повторяла в самые трудные минуты. « Не позволяй им видеть, как тебе больно».

Звенит звонок, и я знаю, что сегодня мне нигде не будет покоя. Не сбавляя шага, глядя под ноги, пылая огнем, я прохожу через парадную дверь и устремляюсь прямиком к кабинету физики, не задерживаясь в раздевалке.

Когда я захожу в класс, мое обычное место рядом с Никки уже занято. Амос Риттер, прыщавый одиннадцатиклассник из бейсбольной команды, устраивается поудобнее на крутящемся лабораторном стуле, вытаскивая из рюкзака две папки и графический калькулятор. Он не Игрок, но достаточно популярен, чтобы его приглашали на вечеринки и одобрительно хлопали по спине, когда он быстрее всех выпивает пиво. Он вроде шута на любой тусовке. Никки знает его только потому, что целовалась с ним после Весеннего бала в прошлом году.

Я пытаюсь встретиться с ней глазами, но темные волосы закрывают ее лицо от моего взгляда. Издалека ее кожа выглядит безупречно. Интересно, тот угорь, из-за которого она так переживала на прошлой неделе, все еще на месте? Я занимаю единственную свободную парту – должно быть, обычно здесь сидит Амос, – открываю тетрадь и стараюсь сосредоточиться, записывая все, что говорит доктор Джарвис, хотя мое усердие совершенно бессмысленно.

На протяжении пятидесяти двух мучительных минут я перебираю в голове все, что думает обо мне Никки – все эти ужасные, жестокие обвинения, в которые она сама верит, – что я лузер , предатель и что со мной нельзя дружить.