Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

Из сданных билетов следовало, что в каюте путешествовали англичанин Чарльз Прайс, Витторио Страццери и Этторе Майорана. Разыскать Прайса было невозможно, а вот связаться с доцентом Палермского университета профессором Страццери оказалось легко.

Получив от брата Этторе письмо с расспросами (и, должно быть, с фотографией), профессор Страццери выразил сомнение в двух обстоятельствах: что он действительно ехал вместе с Этторе Майораной и что "третий человек" был англичанин. Тем не менее он "абсолютно убежден: если ехавший со мною человек был ваш брат, он оставался жив по крайней мере до прибытия в Неаполь". Англичанин, утверждает Страццери, носил фамилию Прайс, но по-английски говорил, "как мы, южане", и манеры имел грубоватые, как у лавочника, или еще проще. Итак, "третий человек". Разгадку найти нетрудно. Поскольку профессор Страццери с предполагаемым Чарльзом Прайсом несколькими словами перекинулись, а предполагаемый Этторе Майорана не сказал ни слова, можно допустить, что молчавший человек, которого Страццери позже отрекомендовали как Этторе Майорану, наоборот, был англичанин, а тот, кого назвали Прайсом, — сицилиец, южанин, на самом деле лавочник, поехавший вместо Майораны. Ничего невероятного здесь нет: Майорана вполне мог подойти в соответствующее время к кассе "Тиррении" и подарить свой билет человеку, который собирался его покупать и, не исключено, был примерно того же возраста и роста, походил цветом волос (нет ничего проще, чем найти "сарацина" даже среди немногих сицилийцев). Если же эту гипотезу отвергнуть, приходится либо признать недостоверным свидетельство профессора Страццери, либо настаивать, как некоторые, на романтической версии, будто Прайс был не Прайс, а южанин, сицилиец, следовавший под видом англичанина за Майораной и руководивший его действиями. Так недалеко до рассуждений о причудах мафии, которая ныне торгует физиками, как некогда торговали белыми рабынями.

Но как бы ни относиться к каждой из гипотез, показательно вот что: профессор Страццери, отнюдь не уверенный, что путешествовал с Эттсоре Майораной, убежден: человек, который мог быть Майораной, высадился в Неаполе. Убежден настолько, что советует брату поискать его в монастырях: иногда в них затворялись и "не очень религиозные" люди, говорит он, обнаруживая предрассудок, согласно которому ученый непременно далек от религии, если не атеист. Однако он ошибался. Этторе Майорана был религиозен. Пережитое им — религиозная драма; мы назвали бы ее паскалевской 31. И именно потому, что он первым ощутил тот религиозный ужас, который охватит ученых не сегодня-завтра, мы и описываем на этих страницах его жизнь.

Письмо профессора Страццери с советом поискать в монастырях датировано 31 мая. Но, как мы видели, Джованни Джентиле рекомендовал Боккини заняться этим еще 16 апреля — конечно, по настоянию родных.

17 июля в рубрике "Кто его видел?" самого популярного итальянского еженедельника "Доменика дель Коррьере" появилась маленькая фотография с описанием исчезнувшего Этторе Майораны: "Тридцати одного года, рост 1 м 70 см, волосы черные, глаза темные, на тыльной стороне руки длинный шрам. Тех, кому что-либо известно, просят сообщить по адресу: Рим, бульвар Королевы Маргериты, его преподобию Марьянеччи". Оказалось, известно настоятелю неаполитанской церкви Джезу Нуово: он рассказал, что в самом конце марта — начале апреля какой-то молодой человек — весьма вероятно, тот, что на фотографии, — обратился с просьбой дать ему пристанище в обители, дабы он мог испытать себя в монашеской жизни. Точность использованного оборота позволяла думать, что человек о существовании подобной практики знает и его приход к иезуитам объяснялся приверженностью к ним или привычкой. А Этторе Майорана воспитывался в римском "Конвитто Массимо" и хорошо знал распорядок и дисциплинарный устав (в выданном пансионом свидетельстве за период с 15 декабря 1917 года по 27 января 1918 года ему проставлены следующие баллы: вне учебных занятий благочестие — десять, дисциплина — десять, прилежание — десять, учтивость — десять; на занятиях высший балл по поведению он удерживает, но опускается до "девятки" за достигнутые успехи. А "десятка" за благочестие — не похожее, как мы знаем, на "наше" — кое о чем говорит).

Настороженный возбуждением, которого молодой человек не мог скрыть, настоятель ответил, что его просьба осуществима, но не сразу. Пускай посетитель придет еще раз. Но он не пришел.

Когда это было? До отъезда в Палермо и объявляющих о самоубийстве писем или после, по возвращении в Неаполь? Ибо туда он, судя по показаниям медсестры, вернулся — хотя и не почтовым пароходом — 27 марта. И принадлежат они не просто медсестре, едва с ним знакомой и вмешавшейся, как это бывает, в дело без всяких на то оснований, а его медсестре, упомянутой им в письме к матери, — той, что дала "хорошие адреса", когда он искал пансион. Ее свидетельство стало, по сути, единственной непредвиденной, непредсказуемой угрозой продуманному, как мы полагаем, Майораной плану исчезновения; и поведи себя непредвиденно также полиция, приняв это свидетельство всерьез, вероятно, мы не гадали бы сейчас, куда исчез Майорана. Но было предсказуемо, что полиция оставит его без внимания и сочтет просто-напросто домыслом, каковые всегда возникают вокруг таинственных происшествий.

Родственники поверили и сиделке, и тому, что после 27 марта Этторе видел настоятель церкви Джезу Нуово. Заметим: все они сохраняли эту веру до какого-то времени, мать же верила всегда, до самой смерти, и упомянула его в завещании, оставив ему — "когда вернется" — положенную долю наследства. И мы убеждены: она была права.

Ее письмо Муссолини — не порожденный материнской любовью и надеждой бред: в нем все соответствует объективной истине и все достоверно. Особенно — главное: "Он всегда был здравомыслящим и уравновешенным, и что произошло с его душой или нервами — остается загадкой. Но несомненно одно — и это с уверенностью утверждают его друзья и я, мать: никогда не замечалось за ним состояний и настроений, которые наводили бы теперь на мысль о самоубийстве; наоборот, его размеренный, суровый образ жизни и занятий позволяет и даже заставляет считать его лишь жертвой науки". В письме матери есть и другие безусловно разумные замечания, которые остались бы таковыми, даже пройдя сквозь фильтр полицейского восприятия: надо поискать его в деревнях — в крестьянском доме он мог бы дольше прожить на взятые с собой деньги; надо сообщить в консульство номер его паспорта, срок которого истекает в августе…

Ибо Этторе Майорана — и это также противоречит версии самоубийства — взял с собой паспорт и деньги. 23 января он попросил мать поручить брату Лючано снять с банковского счета принадлежащую Этторе сумму и выслать ему "всю". А незадолго до 25 марта, когда он отправился в Палермо, объявив о самоубийстве, Этторе забрал свое жалованье с октября по февраль, которое до тех пор получить не потрудился. Судя по пяти будто позабытым месячным окладам, в денежных вопросах щепетилен он не был; но вряд ли он стал таковым как раз накануне самоубийства. Есть простое объяснение: в деньгах он нуждался для достижения намеченной цели.