Мария Воронова - Без подводных камней [litres]

Огонькова вздохнула:

– Вы меня тоже поймите, ведь вся моя судьба зависела от благосклонности тети Маши, замолвит она за меня словечко или нет. Когда Лера начала раньше времени рожать, отец того пацана, из-за которого все началось, предложил отвезти ее на своей машине в Снегиревку. Тетя Маша колебалась, ведь роды – это штука непредсказуемая. Можно через шесть часов разрешиться, а можно и через двадцать минут. Был огромный риск, что ребенок появится на свет на обочине дороги и принимать его будет шоферюга с помощью монтировки, разводного ключа и такой-то матери. Мне не пришлось долго убеждать их с тетей Машей, что в местном роддомчике, где я практику прохожу, мы примем роды в самом лучшем виде. Я немножко преувеличила свое значение, сказав, что меня там уважают и прислушиваются, надеялась, что тетя Маша с Гаккелем будут мне благодарны за помощь и помогут после института устроиться на нормальное место. В том, что у Леры все пройдет хорошо, у меня не было ни малейших сомнений. Она всю беременность чувствовала себя прекрасно, и врач в консультации каждый раз ей говорила, что она родит и не заметит.

– В итоге она родила, а вы не заметили, что послед не целый, – хмыкнула Гортензия Андреевна, – сбылось пророчество, но кривовато, как это вообще им свойственно.

– Для меня это был сильнейший шок – увидеть Лериного ребенка мертвым.

– Вот как? – хмыкнула Гортензия Андреевна.

– Представьте себе. В конце концов, мне было двадцать два года, и я впервые в жизни столкнулась со смертью по-настоящему, – Огонькова зябко повела плечами. – Это тогда мне казалось, что двадцать два года – солидный возраст, а теперь-то я понимаю, что была совсем девочкой, ребенком… Господи, я так испугалась, что меня сделают виноватой в смерти малыша, выгонят из института, а может быть, даже посадят в тюрьму… Нас ведь так учили в институте, что врача отдают под суд за малейший промах…

– Я за всю свою практику судила доктора один-единственный раз, – заметила Ирина.

– Не забывайте, что по моей вине умер не простой младенец, а внук академика Гаккеля. Сначала я уговорила Леру остаться здесь, потом проворонила малыша, конечно, Гаккель бы мне этого не простил и не успокоился, пока не разрушил всю мою жизнь. Я была в отчаянии, уже простилась с дипломом врача и вообще со свободой, и тут вдруг тетя Раиса предлагает подменить детей! Вы не представляете, что я тогда почувствовала! Как человек, которому сказали, что врачи ошиблись и никакого рака у него нет.

Гортензия Андреевна покачала головой:

– Я могу понять, что в роддоме вы действовали под влиянием стресса, но почему не нашли в себе мужества признаться, когда вашу подругу стали записывать в сумасшедшие? Как вы с ней дружили, зная, что по вашей вине она считает себя ненормальной?

– В первую очередь я заботилась о ней. Ведь лучше же думать, что у тебя был острый психоз, чем пережить смерть ребенка.

– Марина Николаевна, надеюсь, не надо объяснять, что когда человек за вас решает, как вам лучше, он делает лучше для себя самого. Вы боялись за себя.

– Как вам будет угодно.

– А потом это росло, как снежный ком, и вы понимали, что если за смерть внука академик бы вас просто пожурил, то за подмену мог и уничтожить, верно? Потом вы росли профессионально, сами стали величиной, а Гаккель состарился и умер, зато вошел в силу его сын. Филипп Николаевич теперь в таких сферах вращается, куда и папе было не достать, и хоть он, по общему мнению, человек добрый, но как простить женщину, по вине которой ты тридцать лет воспитывал чужого ребенка?

– Я действовала в интересах подруги, – отчеканила Огонькова, – и не вам меня судить.

– Может, и нам, – хмыкнула учительница, – когда дело о том, как вы убили Веронику, попадет в суд, вероятность, что рассматривать его будет Ирина Андреевна, очень даже не исключена.

«Исключена, – буркнула про себя Ирина, – нам свой брак не дают переделывать».

– Женщина, что вы несете? – похоже, Огонькова слегка оправилась от первого потрясения. – Какое убийство?

– Вы умная женщина, целый профессор, поэтому для вас не составило труда сложить два и два и получить четыре. Вероника поселилась на даче Валерии Михайловны, спокойненько себе жила, и вдруг резко едет в город поговорить с хозяйкой о чем-то важном.

– Господи, да я была уверена, что тети Раисы давно нет в живых! Не надо мне приписывать ход мысли параноика.

– А что ей мешало позвонить вам и признаться, что она раскрыла ваш секрет?

– Даже и не знаю, что могло ей помешать. Может быть, то, что она не знала ни адреса моего, ни телефона? Я переехала в этот дом два года назад, а с тетей Раисой ни разу не встречалась после той злополучной практики.

– Неубедительно.

– Послушайте, вы ворвались в мой дом, несете какой-то бред, угрожаете… Детективов на ночь начитались? В Шерлока Холмса решили поиграть? Простите, но я в отличие от вас взрослый человек и не собираюсь участвовать в ваших шалостях.

– Да неужели?

– Представьте себе, – Марина Николаевна встала, – тете Раисе сколько лет? Сто или около того, а в этом возрасте люди часто страдают псевдореминисценциями и конфабуляциями. А я вам от страха сболтнула глупость, сами понимаете, под угрозами чего только не скажешь.

Гортензия Андреевна заметила как бы в пространство, что эти песни ей знакомы.

– Завтра же поставлю вопрос о вашей профпригодности, Ирина Андреевна, и о вашей, кто бы вы там ни были.

Ирина растянула губы в улыбке, хотя мысленно уже попрощалась с должностью. Павел Михайлович завтра же ее уволит и будет, между прочим, прав, нельзя судьям вламываться в дома свидетелей и запугивать их до полусмерти. Ну и слава богу, не надо будет больше разрываться между семьей и работой.

Гортензия Андреевна сказала, что посмотрит на это с большим удовольствием.

– Всегда интересно наблюдать, как люди сами себя топят. А вообще вам будет довольно затруднительно писать на нас жалобы из КПЗ. Мне почему‐то кажется, что соответствующие органы с большим вниманием отнесутся к моей версии, что вы убили Веронику, как носительницу вашей тайны, чем к вашим цидулькам.

– А когда соответствующие органы убедятся, что во время убийства Вероники я весь день провела в операционной, что они скажут?

– Много чего. Сообщников еще никто не отменял.

Огонькова вздохнула:

– Я честно не знала, что Вероника докопалась до этой истории, и, конечно, рассказывать Валерии правду с ее стороны было крайне тупо. Узнать, что сын тебе не сын и почти тридцать лет тебя считали дурой совершенно напрасно… Тяжело выдержать такой удар, вот мозг и врубил аварийный механизм защиты, острое помрачение сознания с ретроградной амнезией.

Гортензия Андреевна кивнула: