Мария Воронова - Без подводных камней [litres]

Шубников в три глотка осушил свою чашку и поднялся:

– Ладно. Но с Гаккелем я все равно поговорю.

Ирина вздрогнула:

– Нет, никаких допросов! У вас на это нет полномочий. Как неравнодушный гражданин вы пришли ко мне и поделились своими сомнениями, за это честь вам и хвала, а дальше предоставьте действовать специалистам.

– Да?

– Да! Говоря вашим языком, самолечение – это яд!

– Но первую доврачебную помощь я имею право оказать, – ухмыльнулся Александр Васильевич. – Я зайду как бы случайно, по своим делам, а там слово за слово…

– Запретить это я вам, конечно, не могу, но еще раз повторяю, никаких силовых методов!

– Господь с вами! Я же понимаю, что если вдруг я прав, то нельзя допустить, чтобы он насторожился раньше времени.

Закатив глаза, Ирина посоветовала Шубникову не основывать своей тактики на детективных фильмах, ибо в них столько же общего с реальностью, сколько у мультика про доктора Айболита с Большой медицинской энциклопедией.

– Серьезно, я так, тихонечко взрыхлю, на полштыка, – пообещал Шубников. – Чисто медицинский аспект.

– Хорошо, Александр Васильевич, запретить вам разговаривать с вашим коллегой на профессиональные темы я не могу при всем желании, – сказала Ирина, стараясь воспроизвести фирменную родительскую интонацию «делай что хочешь».

Только гость оказался нечувствительным к подобным нюансам, легкомысленно пропел «вот и ладушки» и откланялся.

Шубников взялся за ручку двери, но Ирина вдруг, побуждаемая странной, непонятной ей самой потребностью, попросила его задержаться.

– Вы извините, если вмешиваюсь в вашу жизнь, – сказала она осторожно, – но дело в том, что я тоже пила, Александр Васильевич.

– Да ну? Быть не может.

– Было‐было. Обстоятельства сложились неблагоприятно, и я им поддалась.

Шубников нахмурился:

– Да вы смеетесь, наверное, надо мной или специально преувеличиваете.

– Если бы… Знаете, Александр Васильевич, я все ждала счастья, что кто-то придет и спасет, а в ожидании спасителя я имею право немножко скрасить свое существование. Но как только начнется счастье, я, естественно, сразу брошу. Слава богу, поняла, что телегу впереди лошади не ставят. Сначала бросаешь, потом счастье, никак не наоборот. Но это все прописные истины, банальности. Я другое хотела сказать, – Ирина замялась, жалея, что затеяла этот разговор, но все же продолжила: – Такое иногда случается и с хорошими людьми… И точно не с вами одним. Просто иногда слишком много всего наваливается на человека.

– Спасибо, Ирина Андреевна.

Шубников ушел, а Ирина откинулась на спинку стула и зажмурилась. Зря она полезла откровенничать, только выставила себя экзальтированной дурой! Но на душе почему-то стало так легко, как давно не было.

Но не успело в форточку вытянуть последние остатки дыма от сигареты Шубникова, как его странные идеи завладели Ириниными мыслями. Дикость дикая, что несет этот специалист по бутылкам, но ведь Огонькова обмолвилась, что Вероника была безумно влюблена в Валерия Гаккеля, так что ее даже пришлось отправлять на учебу в Москву.

А если между ними что-то было? Если Вероника шантажировала своего любовника? Вдруг там совсем некрасивая история с растлением юной девочки? Случилось между ними что-то такое, что Гаккель-младший пошел на убийство, лишь бы не предать огласке. Господи, какие паскудные вопросы! Зачем только этот Шубников все это взбаламутил?

Ладно, пусть парень пообщается с Валерием Николаевичем, а дальше вот что она сделает: позвонит Гортензии Андреевне, пусть берет свой маузер и кожаную куртку и подъезжает на черном воронке. Или как там у чекистов принято в правдивых мемуарах Солженицына.

Они посидят, помозгуют и если посчитают свои умозаключения не полнейшим бредом, то она позвонит прокурору Макарову. Ему сейчас не до ее психопатических расследований, он совсем недавно стал отцом двойняшек, сына и дочки, и совсем ошалел от радости и отцовских волнений. Ну и кресло под ним, как всегда, шатается, но к этому он уже привык, и парадоксальным образом каждый удар идет ему на пользу. Хотели по партийной линии утопить, только поставили вопрос об исключении из славных рядов, а тут раз – и новое мышление подоспело, и Макаров уже не отщепенец, а наоборот, передовик производства, плюралист и вообще красавец. Он хорошо к Ирине относится, так что как минимум не будет смеяться над ее идиотскими гипотезами, а что-нибудь придумает в рамках закона.

Шубников хотел ехать к Валерию Гаккелю после приема, но сначала вызвала Таисия Михайловна и полчаса хвасталась, как повезло ее сыну. Парня заметили и пригласили работать в Америку, это ли не счастье? И как здорово, что его молодость пришлась на нынешнее время, когда в железном занавесе появились дыры, через которые капитал высматривает талантливых ученых и дает им шанс на нормальную жизнь. Ведь если раньше человек уезжал за границу – это все равно что умирал, а теперь, пожалуйста, катайся туда-сюда. Роди она Тимурчика на десять лет раньше, то так бы он и прокуковал в НИИ, а замешкалась бы – тоже плохо, потому что неизвестно, чем этот глоток свободы обернется. Не исключено, что еще хуже станет, надо пользоваться моментом.

Признавая, что Тимур молодец и талант, сам всего добился, главврач все же очень хотела отблагодарить Валерию за помощь в выборе пути и поддержку на первых порах.

Шубников поздравил счастливую мать и растерялся, давать ли Таисии номер Ветрова. Решил, что не стоит.

Пусть она сама как-нибудь ищет способ выразить свою признательность.

Только он хотел смотаться, как путь преградила Клавдия Константиновна с заявлением, что пока он не заполнит направления на ВТЭК, рабочее место не покинет.

– Да‐ да, понятно, – буркнул Шубников, – рабовладельческий строй в действии.

Пришла техничка и выгнала их из кабинета, чтобы помыть его перед второй сменой. Клавдия и Шубников устроились в крохотной каморке, где пили чай в те редкие дни, когда очередь кончалась раньше рабочего времени.

Клавдия убрала со стола посуду, тщательно стерла крошки, и они сели писать в четыре руки – он в карточке, а она своим красивым почерком заполняла простыни направлений, потому что карточка остается в поликлинике, а бланк идет в комиссию, так сказать, на экспорт.

Шубников писал быстрее, поэтому было время смотреть, как медсестра заканчивает предложение. Узкое лицо, узкие руки, спокойные серые глаза, гладкая прическа. Похожа на прилежную ученицу с плаката, но едва ли много моложе, чем он.

Он засмотрелся и забыл, что диктовать дальше.

Клавдия подняла глаза. Шубников молчал. За дверью было слышно, как собирается очередь, хлопают сиденья откидных стульев, люди спрашивают «кто последний?».