Мария Жукова-Гладкова - Титры пишутся на небесах

Моя мама меня любила. У нее не было лишнего времени на меня – она много работала, но я знала, что если мне на самом деле будет плохо, то она оставит все дела и бросится меня спасать. Мама во всем меня поддерживала и баловала как могла. А Антония никто не баловал, и его матери было на него плевать. Мать Антония мало обращала внимания на детей, она больше занималась собой и устройством своей личной жизни. Моя мной занималась и мой интерес к ветеринарии одобрила. Это гораздо лучше, чем если я буду болтаться на улице. Денег на спортивные секции у нее не хватало, она считала, что гораздо важнее правильно питаться и ездить отдыхать на море. У матери Антония денег на кружки тоже не было, она их тратила на наряды и косметику.

На мой вопрос, как так получилось, что Антоний заинтересовался римской и греческой историей, он ответил, что начал с изучения истории своего имени и имени сестры. Его заинтересовала история Антония и Клеопатры, потом древность в целом, но больше Греция, чем Рим. Египтом он занимался постольку-поскольку, но древнеегипетскую историю тоже знал неплохо. Может, он просто уходил в древность из современного мира, в котором чувствовал себя некомфортно? Я занималась лечением животных, что давало мне моральное удовлетворение, и мне самой было гораздо комфортнее с животными, чем с людьми. Антоний заниматься с животными не хотел.

Потом у Антония в школе случился конфликт – он поправил нашу историчку. Историчка устроила скандал, Антония вызвали к директору, где историчка истерила, а он спокойно, четко и аргументированно объяснил, в чем она не права. Оказалось, что сестра исторички работает в РОНО, а директриса, хотя и сочувствует Антонию, место свое терять не желает. В школу вызвали мать Антония, для которой интерес сына к истории вообще стал открытием.

Так мы впервые столкнулись с несправедливостью мира взрослых. Я предложила Антонию обратиться за помощью к Аристарху Кирилловичу, ученому мужу, взявшему над ним покровительство, и поехала домой к профессору вместе с ним, чтобы изложить суть конфликта. Я не могла смотреть, как историчка, которую я сама терпеть не могла, травит моего друга, а другие учителя боятся за него вступиться, чтобы не потерять место. «А теперь отвечать будет самый умный Антоний Ростовцев», «И что по этому поводу скажет всезнающий Антоний Ростовцев?» – и все в таком роде. Издевки не прекращались, а только усиливались. Хотя Антоний никого другого из учителей не поправлял и, например, математическими знаниями не блистал и не стремился доказать никакие известные теоремы. А историчку он поправил и на следующем уроке – под хохот наших одноклассников. Она вылетела из класса красная как рак – и Антония опять вызвали к директору.

Аристарх Кириллович, которого я видела впервые в жизни, очень внимательно нас выслушал, то есть, правильнее будет сказать, меня. Антоний молчал.

– Нельзя говорить дураку, что он дурак, – со вздохом произнес Аристарх Кириллович. – Василиса, приготовь нам всем бутерброды и чай, пожалуйста, и начинайте его пить. А я пока позвоню и проконсультируюсь, что можно сделать.

Разговаривал Аристарх Кириллович минут двадцать, потом вернулся к нам и сказал, что завтра заберет нас на машине из школы и отвезет к одному своему знакомому – большому милицейскому начальнику (тогда еще была милиция). А он как раз сегодня вечером подумает, что можно сделать.

Полковник Олег Романович тоже очень внимательно выслушал меня (опять говорила я), Антоний молчал.

– Что сказала твоя мать? – спросил он у моего друга после того, как я закончила сольное выступление.

Моя, кстати, сказала, что надо бороться за свои права, и меня похвалила за то, что я не оставляю друга в беде. «В крайнем случае перейдешь в другую школу. Конечно, эта у нас во дворе, но ничего, многие через полгорода ездят».

– Чтобы я никуда не лез и не создавал ей проблем.

Я влезла и повторила, что сказала моя мать.

– Тебя травят, Василиса?

– Сейчас нет. Раньше нас обоих травили из-за наших имен. Успокоились. Но я не могу смотреть, как травят Антония. Он на самом деле умный и точно знает гораздо больше нашей исторички. Он был прав! А остальные трусы.

В пятнадцать лет я была категорична, видела только черное и белое. Я не понимала, что людям нужно кормить семьи, они не хотят ничего менять, не хотят лишних проблем на работе… Какое им дело до одного из многочисленных учеников? Какого-то выскочки, который посмел публично исправить уважаемую учительницу и не собирается извиняться. Наоборот, продолжает настаивать, что она была не права! Если бы склонил голову, покаялся, дело бы быстро забылось. Но оно не забывалось! Наши одноклассники знали, что прав Антоний, и хихикали в спину историчке.

Милицейский начальник Олег Романович сказал то, что мы не ожидали. Но от профессора Аристарха Кирилловича он знал о планах Антония на будущее и был другом Аристарха Кирилловича. Антоний хотел стать режиссером – и ставить фильмы и спектакли на свои любимые древнегреческие и древнеримские темы. Преподавать не хотел, в науку тоже идти не хотел.

– Тебе нужен психиатрический диагноз. Любой. В твоем случае это может помочь в жизни. И вопросов к тебе не будет. Правда, водительские права не сможешь получить. Хотя…

В общем, Антоний отправился на пару месяцев в клинику, где усиленно занимался своей историей, начал учить немецкий, а также не забывал школьную программу. Туда приходили какие-то учителя (не из нашей школы), я регулярно навещала друга, пересказывала уроки, в клинике он экстерном сдал экзамены – и снова пришел в нашу школу первого сентября, когда начинался уже следующий учебный год.

Насколько мы поняли, деньгами врачей «подпитывал» Аристарх Кириллович, у которого не было семьи и который воспринимал Антония то ли как сына, то ли как внука. Ему там ничего не кололи, таблетками не пичкали. Он там просто жил. Хотя он в России был далеко не первым, кто становился психом за взятку. Это у нас вообще в национальных традициях. Иногда это был (и остается) единственный способ не сесть в тюрьму и не пойти в армию. Психиатрические заболевания симулировали, чтобы избежать расстрела. Директора советских магазинов – еще и чтобы избежать конфискации имущества.

В СССР психиатрия использовалась в политических целях и считается одним из основных видов политических репрессий того периода. Первый приказ такого рода в 1921 году отдал Дзержинский – в психиатрическую клинику заключили Марию Спиридонову, одну из руководителей партии левых эсеров. В дальнейшем в психиатрических больницах оказалась масса людей, посаженных по печально известной 58-й статье (антисоветская деятельность), и никто точно не знает, действительно ли они страдали психическими расстройствами, а если и страдали, то в какой степени. По официальным данным, треть политических заключенных в СССР попадала в психиатрические клиники. Масса ученых, писателей, художников, партийных деятелей провели какое-то время в психиатрических больницах.