Николай Усков - Зимняя коллекция смерти

Когда через полчаса Кен вышел, молодого человека уже не было. Алехин в нерешительности помялся в лобби, как будто что-то соображая, а потом уверенно направился к выходу. Погрузившись в машину, он сообщил Даниэле: «В гостиницу, пожалуйста, а в 10 забери меня на вечеринку Dolce & Gabbana».

Отпевание Филиппа Романова собрало весь глянцевый бомонд Москвы — главные редакторы, редакторы моды, фотографы, визажисты, пиарщики брендов, дизайнеры, известные тусовщики, светские хроникеры. В толпе даже мелькал знаменитый фотограф «Коммерсанта» Валерий Левитин — рыжий, лысый и бородатый. Впрочем, он, как всегда, выглядел обманутым — дескать, опять позвали занятого человека на всякую херню. Зато Алехин был необыкновенно величествен — бледный, с идеально уложенными волосами, он стоял в изголовьи полированного гроба в черном приталенном пальто. В руках, затянутых в черные перчатки телячей кожи, он держал большой букет белых орхидей — любимых цветов Филиппа.

Церемониальная скорбь — как это предписано красивым голливудским кино о смерти богатых и знаменитых, — так решили все, кто не видел красных воспаленных глаз, скрытых большими черными очками. Алехин плакал. Он опять и опять вспоминал Филиппа и утро того проклятого дня, и испытывал гнетущее чувство вины. «Филипп подцепил какого-то маньяка», — повторял себе Алехин, но это заклинание уже не действовало на его аналитические мозги. С недавних пор ему стало казаться, что все проще и одновременно сложнее.

Когда служба окончилась и Кен направился к своему белому «Мазерати», его окликнул молодой симпатичный мужчина.

— Следователь прокураторы Липатов, — представился он. — Иннокентий Александрович, нам надо поговорить. Вы собираетесь на кладбище?

— По правде сказать, нет. Это срочно? Я нездоров.

— Как вам сказать… зверски убили вашего сотрудника и, насколько я понимаю, близкого друга.

— Бывают незверские убийства?

— Иннокентий Александрович, коньяк вам пойдет на пользу. Давайте сядем в вашу машину и заедем в какое-нибудь кафе, я обещаю, что отниму у вас не более тридцати минут.

— Коньяк-маньяк, — поймал Алехин понятную только ему рифму. — Хорошо… простите, я не расслышал вашего имени.

— Антон Борисович.

— Может, обойдемся без отчеств?

— Не вопрос.

Водитель, стриженный бобриком — как это, впрочем, принято среди водителей, — открыл тяжелую дверцу «Мазерати». Алехин уступил место своему навязчивому спутнику, а сам обошел машину и сел с другой стороны.

— Степа, включи похолоднее, пожалуйста, — попросил он. Алехин терпеть не мог натопленные помещения и предпочитал холод, полагая, что это лучше для головы. — Г-н Липатов, может, мы ограничимся разговором в машине?

— Иннокентий, я бы предпочел более спокойную обстановку, — сказал Липатов, показывая глазами на затылок водителя. — Меня зовут Антон.

— Степа, дай подумать… Большая Никитская… О’кей, мы едем в «Аист».

Алехин и Липатов уселись в глубокие вольтеровские кресла у окна. В воскресный день в ресторане было пусто. Соскучившиеся официанты скопом набросились на редких гостей и принялись менять тщательно сервированный стол.

— Слушайте, юноша, — вскипел Алехин, — всегда хотел спросить. Вы сначала сервируете стол, расставляете тарелки, бокалы, укладываете салфетки. Только сядешь, вы все это сгребаете и приносите что-то другое. Разве нельзя с самого начала расставить это «что-то другое» и просто дать нам меню?

— Простите, так принято — официант растерянно улыбнулся. — Что-нибудь желаете на аперитив?

— Коньяк, Martell Gordon Bleu. Два? Или вы на службе, фельдмаршал?

— Сегодня воскресенье, поэтому я с вами выпью.

Алехин снял очки и закурил. Липатов украдкой взглянул ему в глаза, помолчал, а потом заметил:

— Вижу, что вы это все близко приняли к сердцу.

— Да, я плакал, да, у меня стоит комок в горле, да, я ранимый сентиментальный человек. Филипп был большим умницей. Я его нашел и сделал тем, кем он стал. Теперь его нет.

Официант принес коньяк и хотел было взять пепельницу, но Алехин вмешался:

— Юноша, можно вас попросить об огромном отдолжении? Не трогайте, пожалуйста, пепельницу. Я терпеть не могу, когда сидишь с человеком, разговариваешь, а вы начинаете каждые пять минут возиться на столе. На чаевых это не скажется.

— Ну, спрашивайте, — обратился Кен к следователю. — Чего вы хотели? — Алехин залпом выпил содержимое пузатого бокала и жестом показал, чтобы ему принесли следующий.

— Итальянцы передали мне дело. Давайте я сначала расскажу вам о том, что они мне сообщили. Романов был убит на вечеринке Dolce & Gabbana. Его тело нашли в туалете. У него была растегнута ширинка, но он не собирался, простите, писать. Потому что в этом случае в момент убийства он упал бы на унитаз или завалился на входную дверь кабинки. Его же тело лежало у боковой стены. Характер режущего ранения также говорит о том, что оно было нанесено не сзади, а спереди. Получается, что Романов вошел в кабинку вместе с преступником и какое-то время стоял с ним лицом к лицу. Дело в том, что убийца, возможно, даже придержал тело Романова. Так что он не столько упал, сколько сполз по стене. Двое мужчин друг напротив друга в кабинке мужского туалета, у Романова растегнута ширинка. Зачем?

— Я уже отвечал на этот вопрос.

— Вы сообщили итальянскому следователю, что не знаете, что могло связывать жертву с преступником. Итальянцы полагают, что это убийство на сексуальной почве. Возможно, Романов пытался вынудить преступника к сексуальной связи.

— Антон, Романов был красивым молодым человеком. Сомневаюсь, что ему приходилось кого-нибудь вынуждать к сексуальной связи.

— Покойный ведь был геем?

— Да. Он этого не скрывал.

— Может быть, он познакомился с натуралом, и тот…

— Да, этот ваш натурал спокойно заходит с мужчиной в кабинку туалета, расстегивает ему ширинку, потом приходит в ужас от содеянного и режет горло бедному Филиппу!

— Иннокентий, заранее приношу вам свои извинения, но я просто делаю свою работу. Вы были любовниками?

— Кто вам это сказал?

— Значит, были.

— Значит, нет! Это глупая светская сплетня. Будто бы Филипп не мог иначе сделать карьеру. Так считают полные лузеры.

— Иннокентий, у Филиппа был постоянный партнер?

— Да, я уже говорил итальянцам. Один известный московский рекламщик. Он был в церкви на отпевании.

— Это могла быть ревность?

— Со стороны Максима? Но он же в момент убийства находился в Москве. Потом, насколько я знаю, у них были свободные отношения.

— Есть еще одна мелочь. В «Метрополе» установлены металлоискатели, и пронести туда нож или скальпель просто нереально. Тем не менее мы имеем дело с режущей раной, нанесенной очень острым и довольно крупным предметом.