Ирина Лобусова - Гранатовый дом

— Говори толком! — рассердился Константин, не выносивший женских истерик. Однако в глубине души он сразу почувствовал, что это не совсем обычная истерика.

— Я получила записку… от него, — Аля перешла на шепот.

— От Аджанова? — задохнулся от удивления Емельянов.

— От него… Ты мне очень нужен. Приходи!

— Как ты получила записку? — не понимал Константин. — Как это произошло?

— Приходи… — снова зарыдала она.

Емельянов в сердцах бросил трубку. Он прекрасно знал, что Аджанов находится в психдоме, в спецлечебнице. Каким образом он умудрился передать Але записку, если правила там свирепей, чем в тюрьме?

Но надо было идти. Покормив котов, Емельянов быстро переоделся и пошел на Пушкинскую.

Аля выглядела страшно. Как он и предполагал, помертвевшее лицо ее напоминало безжизненную маску. Она испытывала настоящее горе, и как выглядит, ей было все равно. С горечью Емельянов подумал, что она действительно любит Аджанова — гомосексуалиста, находящегося в специализированной психиатрической больнице. Какой жестокий парадокс…

— Вот… — Аля протянула ему листок из блокнота. Обычный блокнот, такой может быть у кого угодно. Простым карандашом на нем от руки было написано: «Прости за все. Гранатового дома не существует».

Емельянов нахмурился:

— Ты знаешь, о чем он пишет?

— Он со мною прощается. Это прощание, — Аля зарыдала снова.

— Это его почерк?

— Да, его. Я видела, как он от руки писал свой сценарий.

— Где конверт?

— Конверта не было, — закрутила она головой.

— Как ты получила записку?

— Это не важно… Мне передал ее один друг…

«Друг, имеющий доступ в СПБ?» — едва не ляпнул Емельянов, но вовремя прикусил язык. Он понял. Записку ей передал Печерский.

— Отдай мне ее, — попросил Константин. — Я попытаюсь выяснить. У меня есть связи.

— Но ты вернешь мне ее? Вернешь?

Вместо ответа Емельянов сунул записку в карман. Он был крайне озадачен, его тревожили самые плохие предчувствия. Вся эта жуткая история нравилась ему все меньше и меньше.

— Не уходи, — Аля подняла на него глаза, — пожалуйста… Я не могу сейчас остаться одна. Пожалуйста!

У Константина защемило сердце. Вместо ответа он молча обнял ее, привлек к себе, чувствуя, как ему в шею по-щенячьи доверчиво уткнулось залитое слезами лицо.

Следующим утром, непривычно рано для самого себя, около девяти, Емельянов сидел в своем кабинете и задумчиво вертел в руках записку. Он рассматривал ее со всех сторон. Достав из ящика мощную лупу и включив настольную лампу, принялся изучать каждую вмятинку на бумаге, каждый завиток карандаша.

Внезапно кое-что показалось ему странным. На оборотной стороне записки он увидел какой-то непонятный след. Емельянов прикрепил записку на абажур горящей настольной лампы, еще раз вооружился лупой…

Сомнений не было: на обратной стороне, виднелся след от круга. Как будто что-то придавило бумагу.

Мысленно Константин очертил этот круг и вдруг онемел… Это была ведомственная печать, самая настоящая ведомственная печать, которую часто использовали для оформления различных важных документов — и в уголовном розыске, и в судах, и в КГБ.

Емельянов похолодел. След от печати означал, что записку вынули из уже существующего дела, открытого в органах госбезопасности. А это значило, что теперь под ударом находится и сам он.

Внезапно зазвонил телефон. Это был информатор, он назначил срочную встречу. Чтобы добраться до места, нужно было выходить немедленно. В этом информаторе опер был заинтересован.

Отворилась дверь кабинета. На пороге возник Влад Каров.

— Привет, дружище! — с порога засиял он. — Что-то давно тебя не было видно! Как насчет выпить вечером?

— Не могу, дела. — нахмурился Емельянов.

— Жаль. А я уже соскучился. Есть много что рассказать. Ну, да ладно. Можно я от тебя позвоню? У меня телефон барахлит что-то!

— Да звони сколько угодно! — пожал плечами Константин. — Я все равно уже ухожу.

— Дела? — прищурился Каров.

— Дела у прокурора, а у меня так, делишки, — парировал Емельянов.

Затем открыл сейф, положил записку туда. Когда он был в дверях, Каров уже сидел за его столом, держа в руках телефонную трубку.

Информатор ждал Емельянова на углу Пироговской и Свердлова и заметно нервничал. Был это щупленький, худенький вор. Внешне он больше походил на студента или преподавателя — отутюженный костюмчик, портфель, очки. Ни дать ни взять интеллигентный молодой человек, попавший в сложные жизненные обстоятельства.

Однако Емельянов знал, что внешность — самое обманчивое, что может быть. «Интеллигентный молодой человек» был вором на доверии, трижды судимым, с авторитетом в воровском мире. И он был очень умен.

Он стучал Емельянову для того, чтобы устранять со своего пути конкурентов. У него были свои собственные интересы для сотрудничества с милицией. И его информации всегда были очень точными, верными и важными. Благодаря им Константин раскрыл уже множество дел.

И вот теперь информатор выпалил с ходу:

— Заезжий гастролер тачку ворованную на Пролетарском бульваре толкает. Рядом с киностудией.

— Рядом с киностудией? — опешил Емельянов.

— Обнаглел совсем… — Вор выругался сквозь зубы.

— Откуда взялся? — нахмурился опер.

— Вроде из Москвы. И кликуха, погоняло у него вконец дурацкое — Солнце. В общем, надо его из города погнать.

— Зачем? — усмехнулся Емельянов, прекрасно понимающий игру информатора.

— Пацаны хотели его на ножи поставить, — мрачно прокомментировал тот, словно не слыша вопроса, хотя на самом деле прекрасно он все слышал, — но головняк будет еще тот. Разборки начнутся. Оно нам надо?

— Ясно, — кивнул Константин. — Где будет, говори.

— Пляж есть дальше по Пролетарскому, санаторский. Там кабачок у моря, называется кафе «Якорь». Сегодня вечером, ровно в 8, у него забита там стрелка с лохом — клиентом.

— Почему с лохом? — не понял Емельянов.

— Потому, что клиент — подстава. Это ребята его развели, чтобы тебе сдать.

— Описывай его, — кивнул Константин.

Когда информатор начал описывать внешность гастролера, Емельянову от удовольствия вдруг захотелось захохотать! Это ж надо такое! Но он позволил себе лишь легкую, презрительную улыбку. Пусть информатор не думает, что слишком много делает для него.

Для участия в предстоящей операции Константин позвал одного опера из соседнего отдела, наиболее толкового и молчаливого из всех, и забронировал служебную машину без ведома Тищенко.

Ровно в восемь, оставив машину с опером напротив кабачка, к которому оказался вполне удобный съезд, он входил в небольшой дешевый притон, где обычно отиралась всякая шушера.

Остановился в дверях, искоса глянул на девицу за стойкой, мгновенно почуявшей милиционера, и осмотрелся в задымленном помещении.