Иван Головченко - Милицейские были

— Вы проверили, за что был уволен Грищенко с завода?

— Сразу же, как только узнал эти новые подробности. За год работы на заводе он получил четыре взыскания. Вот приказы директора. Первый выговор — за сон на работе. Затем предупреждение за перегрев электрической печи накаливания, из-за чего она вышла из строя. Вот третье взыскание: выговор за включение рубильника в тот момент, когда ремонтировалась электролиния. Из-за этой оплошности одного из рабочих ударило током, он и до сих пор в больнице лежит. Наконец, за неделю до убийства приказом директора Грищенко уволен с завода как расхититель государственного имущества. Было доказано, что он украл с заводского склада десять кубометров леса.

— А его прошлое?

— Темная личность. Пятнадцать лет отсидел в тюрьме за убийство. Так что бывалый хлюст.

— Есть еще что-нибудь?

— Пожалуй, для нас самое главное — следы, обнаруженные на клумбе у окна. По размеру они подходят к ботинкам Грищенко. Он носит сорок второй размер.

— Да, сегодня вас можно поздравить с крупным успехом, лейтенант!

В кабинет вошел майор Петренко. Он протянул лейтенанту руку.

Его рукопожатие было крепким и искренним, хотя было ясно, что ему нелегко далось признание своей неправоты.

— А теперь разрешите доложить, товарищ полковник? Целый день потратил, допрашивая этого паршивого мальчишку, внука старухи. Ничего не говорит! Наконец, признался: «вальтер» он давал Грищенко. Тот ему обещал за это подарить воздушный пистолет. Ну, естественно, взял клятву никому не говорить. Для большей гарантии припугнул.

— Теперь уже можно подводить итоги, майор! Давайте-ка их суммируем.

— Итоги таковы: пистолет офицера в отставке находился у Грищенко в момент убийства Власюка. После выстрела в окно, который Валя восприняла как хлопок, а Фесенко как удар камня о крышу, Грищенко видели убегающим от заводоуправления. Следы, оставшиеся на клумбе, подходят к его обуви. Наконец, так сказать, психологический аргумент: увольнение с работы за воровство могло побудить к преступлению.

— А вы что скажете, лейтенант?

— Я полагаю, что медлить нельзя. Необходимо задержать Грищенко и произвести у него обыск.

— Правильно, медлить больше нельзя. У нас достаточно материалов, чтобы изобличить убийцу!

Прошло много времени. Бандит Грищенко по приговору суда был расстрелян, и трудная работа по расследованию сложного дела об убийстве директора завода начала забываться. Люди, изобличившие преступника, решали уже другие важные вопросы общественной безопасности.

Но однажды вечером все волнения, связанные с этой двойной трагедией — Власюка и Новацкого, — с новой силой всплыли в памяти полковника Литовченко. Прогуливаясь как-то после работы по улицам города, он случайно встретился с человеком, тоже причастным к описанным выше событиям. Это был Банько.

Бывший председатель завкома утратил свою прежнюю гордую осанку и имел жалкий, потрепанный вид. Даже голос его изменился: исчезли басовитые начальственные нотки.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — несмело поздоровался он.

Не проявляя особой приветливости, Литовченко остановился. С самого начала вынужденного знакомства Банько был ему глубоко несимпатичен, но теперь его пришибленный вид пробудил у полковника чувство, похожее на жалость.

— Здравствуйте, товарищ Банько. Как живете, где работаете?

Банько отвел в сторону глаза:

— Пока на иждивении жены. Болею…

— Кажется, вы по профессии токарь?

Бывший председатель глубоко вздохнул:

— Придется, по всей видимости, возвращаться к станку. — Вдруг он загорячился: — Пятнадцать лет проработал на руководящей работе и вот — благодарность! Какого-то шизофреника, видите ли, не разгадал!

— Не шизофреника, Банько, а человека… человека погубили! Неужели вы до сих пор не поняли?

— Вам легко говорить, полковник! Ведь вы — «карающий меч», а мы люди простые, — уныло съязвил Банько.

— Простые? Именно об этом вы и забыли! О долге быть отзывчивым и простым.

Распрощавшись с Банько, полковник не сразу забыл о нем. Жалость, вызванная его потрепанным видом, исчезла. Но долго еще у Литовченко не исчезало неприятное чувство, будто он прикоснулся к слизняку.

Сквозь дремоту Александр Петрович Головин слышал, как в смежной комнате о чем-то препирались жена и сын.

Не оформляясь в отчетливые слова, разговор доносился до него как назойливое жужжание двух голосов.

«О чем это они?» — вяло подумал Александр Петрович и снова погрузился в то дремотное полузабытье, которое было его обычным послеобеденным отдыхом. Но именно тогда, когда сознание его, казалось, совсем отключилось, в мозгу внезапно из каких-то неведомых глубин всплыло одно короткое слово:

«Ошибка!»

Очнувшись, Александр Петрович прислушался к спору между женой и сыном. Ясное дело, Юра упрямится, не хочет переписать упражнение, по Анна, как всегда, неумолима. И откуда у нее это умение настоять на своем? Без крика, без шума, с терпеливой, спокойной ласковостью. Вот и сейчас: уже умолк спор, слышно, как Юрка придвигает к столику стул…

Александр Петрович закрывает глаза. Полежать бы еще минут двадцать. В последнее время ему просто необходима такая короткая передышка между дневной и вечерней работой. По-видимому, сказывается переутомление, да и годы берут свое…

Сквозь опущенную темную штору дневной свет едва просеивается в окно, и комната тонет в мягком полумраке. Этот полумрак действует на Александра Петровича убаюкивающе. Но сегодня сон и дрема бегут от него. Назойливое слово «ошибка» тревожит его и покалывает, как заноза. Словно давно уже сидела она в его теле, и теперь от одного неосторожного прикосновения пораженное место снова заныло и заболело.

«Ну и что же? Видно, недаром говорится, что не ошибается тот, кто не работает», — попытался успокоить себя Александр Петрович и тут же сам себе возразил: «Но есть и другая истина: «Ошибка ошибке — рознь». Не всякую ошибку можно безболезненно исправить, как исправляет их Юрий в своей тетради. Допустим, ошибся конструктор самолета в своих расчетах. Хорошо еще, если дело обойдется порчей машины при испытании, одними материальными потерями. Но может погибнуть и летчик! А взять ошибку врача у операционного стола? Она может стоить больному жизни. Или рассеянность провизора? Напутал что-то в рецепте, проглядел какую-то запятую в дозировке, и целебное лекарство, прописанное врачом, становится смертельным ядом… А разве не было случаев во время войны, когда ошибка командира приводила не только к провалу задуманной операции и потере боевой техники, но и к бессмысленной гибели солдат? В любой профессии, в любой области малейший просчет может повлечь за собой совершенно неожиданные по масштабам последствия. Не мешало бы об этом подумать тем, кто всерьез отстаивает «право на ошибку». Посадить бы их этак на год к нам в управление МВД да поставить лицом к лицу с людьми, судьбы которых мы решаем. Хотя бы с этим Санько!»