Александр Ярушкин - Рикошет

— Евгения Константиновна?

Женщина не успевает ответить. Пришпоривая игогокающую сестренку, из комнаты выскакивает «вождь краснокожих», не глядя палит из кольта и уносится в даль коридора.

— Милые дети, — замечаю с улыбкой.

— Сорванцы, — басит Малецкая и приглашает: — Проходите.

Усадив меня на кухне, она извиняется и, прикрыв дверь, выходит. Через несколько минут в квартире воцаряется тишина. Евгения Константиновна возвращается, прикуривает потухшую папиросу. Устроившись напротив, интересуется:

— Валентина Васильевна еще не родила?

— Нет… Но она уже в предродовом отпуске. Дело передали мне.

— М-да… Стукова не верила, что умрет, — задумчиво выпускает клуб дыма Малецкая. — Ирония судьбы… Представляете, за день до смерти говорила, что прекрасно себя чувствует.

— Какой день вы имеете в виду!

— Субботу. Я встретила Анну Иосифовну в скверике. Она прохаживалась с интересным молодым человеком в морской форме.

— Вы считаете, что Стукова убита в воскресенье?

— Разве вы не так считаете? — испытующе смотрит Малецкая. — Или спрашиваете об этом, допуская абсурдную мысль, что преступление совершено кем-то из нашей семьи?

Эта мысль не казалась абсурдной Валентине. Мне она тоже представляется не лишенной оснований. Однако я пришла сюда не для того, чтобы делиться своими соображениями. Поэтому скромно улыбаюсь и прошу описать человека в морской форме.

Евгения Константиновна обиженно поджимает губы:

— Я вышла из того возраста, когда обращают внимание на молодых людей… Но если вы настаиваете, попытаюсь… Высок, подтянут, лицо интеллигентное. По-моему, был чем-то удручен… Впрочем, могу ошибаться.

Моя подруга, Маринка, без ума от молодых людей в морской форме. Мне же больше нравятся молодые люди в очках и с задумчивым взглядом, как мой Толик. Однако этот моряк меня интересует:

— В каком он звании?

Малецкая вдавливает докуренную до гильзы папиросу в пепельницу, рассудительно произносит:

— До́лжно быть, вы неправильно поняли. А может, я неправильно выразилась… Он, кажется, и не моряк. Во всяком случае, не офицер. Скорее даже, речник. У моего сына такая же форма.

— Может, он и не был удручен?

— Был, — чуть подумав, уверенно отвечает Малецкая. — Мне показалось, Анна Иосифовна сказала ему что-то неприятное. Она вообще была тяжелым человеком… Хотя о покойниках плохо не говорят, я должна быть объективной.

Объективность — это как раз то, что мне нужно от свидетелей. Прошу Евгению Константиновну поподробнее рассказать о Стуковой.

— Это сложно… Я даже не могу сказать, что хорошо узнала Анну Иосифовну за многие годы общения. Замкнутым она была человеком, мало о себе говорила. Мелькнуло как-то у нее сожаление о прошедшем нэпе. Представляете, сколько лет прошло, а она помнит, как ей тогда хорошо жилось… Но сильно она со мной не делилась. Нужно у Гути спросить.

— У Гути?

— Да, у Пуховой Августы Дмитриевны. Это близкая подруга Стуковой. Они еще с тех времен знакомы.

Малецкая вынимает из пачки папиросу, прикуривает. Тут же спрашиваю:

— Стукова тоже курила папиросы?

— Исключительно… Мы с ней иногда друг друга выручали.

— А ваш сын, наверное, предпочитает сигареты?

Малецкая задерживает на мне взгляд, не без гордости отвечает:

— Он не признает этой дурной привычки. И спиртным не увлекался. Даже на поминках Стуковой лишь пригубил рюмку.

— На похоронах было много людей?

— У стариков на похоронах много народа не бывает… Родственники были, соседи. Организовали все племянницы.

— А какие еще родственники? — удивленно спрашиваю я.

— Георгий приходил, племянник Анны Иосифовны.

— Что-то не слышала о нем, — озадаченно говорю я.

Малецкая поясняет:

— Я и сама видела-то его раза два-три. Он в киоске «Союзпечати» работает, напротив Федоровских бань.

— Так он уже в возрасте?

— В том-то и дело, что молодой. Лет сорока.

— На похоронах не высказывались предположения, кто мог убить Стукову?

— Родственникам не до того было, — хмыкает Малецкая. — У них одни заботы — наследство… Каждый считает себя обделенным…

Основания считать себя обделенными у племянниц есть. Ведь после смерти Стуковой они наверняка должны были кое-что получить, а тут вместе с тетушкой ушли и драгоценности. Обидно.

— Мне кажется, Римма и Людмила думают не о том, что пропало, а о том, что не пропало, — продолжает Малецкая и, видя мое огорошенное таким построением фразы лицо, поясняет: — Дело в том, что Анна Иосифовна имела обыкновение давать племянницам поносить свои драгоценности. Но не сразу обеим, а только одной. Теперь каждая подозревает, что у другой что-нибудь из ценностей осталось… На поминках они только об этом и спорили. И Георгию от них попало.

Показываю Малецкой составленный Валентиной список исчезнувших драгоценностей. Пробежав его глазами, она качает головой:

— У Анны Иосифовны были еще и золотые монеты. Она как-то мне предлагала для коронок, но я отказалась. Зачем переплачивать, если в поликлинике можно поставить по госцене? Отказалась…

Будем искать монеты. Хотя они и из тяжелого металла, но обязательно где-нибудь всплывут. Такое уж у золота странное свойство.

Записываю показания Малецкой.

Слышится звук отпираемого замка, возгласы детей. Евгения Константиновна извиняется и выходит из кухни. До меня доносится ее взволнованный голос: «Роман, что с тобой? Ты болен?» Ответа Малецкого не разбираю.

При моем появлении в коридоре Малецкому не становится лучше. Выглядит он действительно нездоровым. Быстро прощаюсь и выскальзываю из квартиры.

Сбегая по ступенькам, ругаю себя. Кажется, немного переборщила, допрашивая Малецкого. Надо быть помягче. Иначе недалеко и до профессиональной деформации. И так мама начинает замечать, что я бываю резка с людьми.

Еду по улице, а в голове… В каком-то научно-популярном фильме видела забавные кадры — броуновское движение молекул. Сейчас от обилия информации в моей голове творится нечто подобное. Мысли мечутся, сталкиваются, отскакивают друг от друга.

Задумавшись, проскакиваю на желтый свет. Слава богу, на перекрестке нет милиционера.

Толика дома не застаю.

— Твой любимый даже обедать не приходил, — язвительно сообщает его младший брат Сережка.

— Там на скамейке тебя девочка ждет, — равнодушным голосом сообщаю я.

Сережка подбегает к окну, убеждается, что девочка — плод моей фантазии, и хохочет. Рассказываю этому тощему, головастому, с просвечивающими на солнце большими ушами десятикласснику пару ужасных историй, до которых он, в отличие от старшего брата, большой охотник, после чего спускаюсь к машине.

Толика нахожу в школе.