Шарлотта Брандиш - Драма в Гриффин-холле, или Отравленный уикенд [litres самиздат]

– Как вы её обнаружили? – отрывисто спросил инспектор, аккуратно разворачивая небольшой тетрадный лист, свёрнутый наподобие фунтика с аптечным снадобьем.

– Была спрятана в рукаве убитой, сэр. Ткань непрозрачная, мы бы её сразу и не заметили, если бы она не выпала, когда мы укладывали девушку на носилки.

– Благодарю, Лэмб. Доставьте тело в участок и ждите меня.

Когда Лэмб скрылся за углом, инспектор Оливер ещё раз перечитал послание, найденное в рукаве мёртвой Айрис Белфорт. В записке говорилось: «Не радуйся, что смогла всех провести. Тебе это так просто с рук не сойдёт. Откажись от своих планов или пожалеешь!»

Прошлой ночью детектив так и не смог добиться от свидетелей, которых про себя без обиняков называл подозреваемыми, ничего вразумительного. Розмари Сатклифф, показавшаяся ему на первый взгляд хрупкой и бестелесной, продемонстрировала такую силу характера, что инспектор Оливер невольно проникся уважением к несгибаемой воле пожилой леди. Викторианское воспитание не позволяло ей вступать в перепалку с мужчиной, тем более что он был представителем власти, но и позволять командовать собой она вовсе не собиралась. В этом противостоянии умов свою роль играло и её предубеждение против низших классов, к каковым она по старой памяти относила полицейских любых чинов.

С восхитительным холодным презрением, чрезвычайно забавлявшим инспектора, Розмари Сатклифф чинила препоны на каждом шагу. Противоречивые факты и не относящиеся к расследованию детали, а также в высшей степени бездарная попытка упасть в обморок делали тщетными все усилия детектива провести предварительный допрос свидетеля. Выругавшись про себя: «Вот же мстительная старая кошка!» – инспектор Оливер отпустил пожилую даму, и она удалилась с выражением мрачного удовлетворения на лице.

С остальными гостями Матиаса Крэббса дело тоже не заладилось. Прехорошенькая Вивиан Крэббс, вызвавшая восхищённый блеск в глазах у флегматичного констебля О’Нила, похоже, испытала настоящий шок и была не в состоянии беседовать о произошедшем. От неё ощутимо пахло виски, но расширенные зрачки и тело, сотрясающееся от озноба, сообщали о том, что алкоголь лишь притупил восприятие трагедии, но оправиться от потрясения не помог.

Вызвав близнецов в библиотеку по очереди, детектив получил от них абсолютно одинаковые ответы на свои вопросы. Ничего нового он от них не узнал. Хмурый неспокойный мужчина, подволакивающий при ходьбе ногу, оказался сыном хозяина усадьбы, и на вопросы отвечал скупо и неохотно. Взбудораженная то ли убийством, то ли семейным конфликтом, супружеская чета Хоггарт только запутала инспектора своими противоречивыми показаниями. И развязный Майкл Хоггарт, и его молчаливая жена, в которой угадывалось некое внутреннее горение, будто её терзали невысказанные эмоции и мысли, вызывали безотчётную неприязнь. Полезными оказались только наблюдения гостя хозяина поместья, живущего по соседству, Джереми Эштона.

Когда он закончил, часы пробили половину пятого. Напряжённая деятельность лишила инспектора Оливера последних сил. Объявив, что появится с помощником после ланча, и оставив О’Нила следить за порядком до его возвращения, он собрал все записи и щёлкнул замком портфеля. Впереди был краткий сон, ледяной душ и сбор информации о каждом участнике трагедии.

Пока детектив добирался до дома, он мысленно систематизировал полученную от свидетелей информацию. Мозг его, хотя и был утомлён интенсивной работой, продолжал трудиться над предложенной загадкой. Именно в такие моменты он со всей остротой ощущал свою власть над фактами и обстоятельствами, до поры неизвестными ему. Решимость отыскать истину вызывала у него привычную щекотку в кончиках пальцев и ещё где-то глубоко за грудиной, словно в самой сердцевине его тела находился механизм, помогающий сбросить шелуху лжи с людских слов и поступков, обнажить правду.

Этот зуд детектив Оливер считал предвестником погони. Погони, которая придавала его существованию и смысл, и остроту.

Ровно в два часа пополудни детектив Оливер и его помощник в звании сержанта, Дэниел Киркби, были проведены дворецким Симмонсом в библиотеку. Здесь, согласно недавним распоряжениям инспектора, было подготовлено всё для допроса свидетелей.

Бюро красного дерева переставили ближе к окну так, чтобы сидевший за ним находился точно на одной линии со своим визави. Обитое плюшем кресло развернули, и из гостиной принесли ещё один стол, не такой большой и высокий, как для инспектора, но вполне подходящий для предназначенных ему целей. Правда, из-за его недостаточной высоты коренастый и низенький Киркби, расположившийся за ним, походил на крупного ребёнка, сидящего во время трапезы взрослых за детский столом.

Подобное положение дел не могло не уязвить сержанта, отличающегося болезненным самолюбием. Своё недовольство он выразил привычным способом – шумное сопение достигло ушей инспектора, сигнализируя о том, что Дэниэлу Киркби в очередной раз приходится терпеть несовершенство этого мира.

В полицейском отделении недолюбливали сержанта, и охотников вести с ним дела было немного. Плотно сбитый, широкоплечий и мускулистый, он тем не менее производил отталкивающее впечатление. Виной тому была и довольно экзотическая для англичанина внешность – смуглая кожа, тёмные глаза и светлые, почти белые волосы, стриженные очень коротко, – и черты характера, которые никак не могли снискать Киркби уважение и любовь коллег. Надменность по отношению к нижестоящим и заискивание перед теми, кто состоял в превосходящих чинах; придирчивое внимание к знакам почтения, которые полагались ему по статусу; азартное собирательство слухов и сплетен – ничто из этого не вызывало симпатии к коротышке сержанту.

Манера выражаться выдавала в нём простолюдина, и на этом фоне потуги на элегантность, выражающиеся в ношении штатских костюмов броских расцветок и экстравагантных шляп, выглядели просто смехотворными. В участке ему дали прозвище Маленький Мук, и многие терялись в догадках, каким образом сержант прошёл отбор, да ещё и умудрился получить следующее звание.

Единственным, кто не возражал против совместной работы, был инспектор Оливер. Не обращая внимания на характерные черты Киркби, он ценил профессионализм сержанта, обращающий каждый его недостаток в тактическое преимущество.

Так, любовь к сплетням обеспечивала прозорливую въедливость в детали биографии каждого свидетеля или подозреваемого. Умение зарыться в такие дебри биографических сведений, что любое досье становилось компроматом, представляло собой уникальную способность, восхищавшую и вместе с тем несколько пугавшую инспектора.