Анна Зимова - Институт благородных убийц

Когда я позвонил ей, она очень обрадовалась, что не одинока в своем несчастье. Я думал, что просто побеседую с ней немного накоротке, чтобы окончательно убедиться в том, что наша Зинаида — чудовище (я все еще лелеял надежду на то, что это какая-то ошибка. Пока есть хоть малейший шанс, что я ошибся, я не смогу, не смогу…). И Ольга не оставила мне шансов.

— Вам повезло, что вы меня нашли, — трещала она, — меня-то надоумить было некому. Знала бы, что она так со мной поступит, соломки бы подстелила. Она сказала, что это я ей тот синяк поставила. А она сама упала, понимаете, сама! Еще в поликлинике справку взяла, мерзота, и в милицию заявление отнесла.

— Скажите, а она предупредила вас, что собирается расторгнуть договор и аннулировать завещание?

— Куда там. Пришла мне повестка, и все. «Спасибо тебе, Оля, что зад мне подтирала, больше ты мне не нужна».

— Понятно.

— Ворчать-то она, конечно, все время ворчала, то ей не нравится, это ей не нравится. Но чтобы в суд на меня подать — этого я от нее не ожидала, если честно. С вами тоже так будет, я вам говорю.

— Спасибо, что предупредили.

— Любой подтвердит — чего только я для нее не делала. А она — суд. Сервант видели? Я купила. К остеопату ее водила год. Зубы сделала. Теперь мне все возвращает — за сто лет вернет. По копейке из пенсии.

Я попытался свернуть разговор. Но ей было плевать:

— Вам гастроэнтеролог тоже сказал, что у нее только поджелудочная болит, а желудок более-менее нормальный? — Она по-детски радовалась каждому совпадению в наших с нею судьбах.

Но мне эти сходства были неприятны. Мысленно я уже считал Зинаиду своей и мысленно уже казнил ее.

— Вы сколько за ней уже ухаживаете? Год всего? Ну, немного времени у вас еще есть. — Она саркастически рассмеялась. — Я с ней возилась знаете сколько? Нет, хотите, скажу сколько?

Я изобразил интерес.

— Три года.

Ольга мучила меня. Я не хотел знать ее горе. Я не пытался выяснить что-нибудь о ней. Я лишь хотел убедиться в своих подозрениях. Видя эту пышущую гневом женщину, я верил. Да, Ольга не била бабку. Это Зинаида подставила ее.

Ольга хотела помочь, но какая же она навязчивая. Несмотря на то что между нею и квартирой уже вклинился я, она все еще жаждала какой-то справедливости. Она беспардонна и взрывоопасна, за ее оживлением маячит все время истерика. Она способна смахнуть мимоходом мой план.

— Теперь я знаю, что я не одна. Давайте подадим коллективный иск, — почти восторженно предложила она, — пусть ей неповадно будет!

Я не хотел никакого иска.

— Еще чаю?

— Спасибо.

— Я в суд пришла — она сидит там, плачет, паскуда. Я говорю — как же у вас язык-то не отсохнет, такое про меня говорить? Это когда я вас била-то? Чего у вас не было? Но все равно впаяли мне — «несоблюдение условий договора и нанесение телесных». Мне — адьёс, ей — хату назад.

— Кстати, — я посмотрел в ее глаза, — скажите, Ольга, она вам про племянника своего что-нибудь рассказывала?

— Про Сашу-то? Да какой же это племянник? Ни разу тетке не позвонил. Сволочь он. Сидит в своей Канаде, а тетка должна с чужими людьми куковать.

— Ну, она неплохо… кукует.

— И то верно. — Ольга засмеялась.

Сначала, как мне казалось, я поглядывал на часы незаметно, но поняв, что Ольга не из породы тонкокожих, стал бросать на циферблат более красноречивые взгляды и вздыхать, покручивая в руках пустую чашку. Я не оправдал ее ожиданий, у нее были все основания полагать, что я радостно отреагирую на ее предложение подать коллективный иск, а я лишь невнятно хмыкаю. Я прикинул на глазок степень ее бескорыстности. Когда, наконец, она заговорит о главном? Неужели Ольга ни на что не рассчитывает?

Руки у нее были хозяйственные, закаленные в моющих средствах, такие, вероятно, драят плиту без перчаток. Я прямо видел, как она этими руками натирает Зинаиде спину, взбивает подушку, озорно командует старухой. Такие родятся, чтобы ухаживать за другими. Если быть честным, Зинаидина квартира должна была достаться ей. Хорошая хозяйственная баба.

— Это хорошо, что мы, наконец, встретились. — Ольга искательно заглянула мне в глаза. — Может, вместе нам еще удастся…

— Да-да, спасибо вам большое. Что согласились побеседовать, и вообще.

— Вы, главное, не пускайте все на самотек. А не то останетесь, как я, ни с чем. Вместе мы сможем подать встречный иск. Действовать надо.

— Вы правы.

— Я дам показания за вас. Прорвемся.

— Благодарю.

— Только не тяните. Не надейтесь, что с вами она поступит по-другому. Время уходит, надо шевелиться. — Она вперила в меня откровенно уже недоумевающий взгляд — да что с ним такое, в самом деле.

Наконец, я сказал открытым текстом, что мне пора. Мне и правда было пора. Следующая заминка состоялась у порога. Она томительно долго записывала свои телефоны и разъясняла, когда ее можно застать дома, а когда на мобильном. Заподозрив, что я не в полной мере усвоил эту информацию, принялась чертить на бумажке свое расписание. Потом удовлетворенно выслушала слова благодарности, которые как-никак заслужила. Долго жала мне руку, сочувственно заглядывала в глаза. Осталась, наверное, разочарована тем, что я вел себя столь апатично.

Мать позвонила раз десять, чтобы удостовериться, что я к ним приду. Твердила, что после обеда будет наплыв посетителей и что если я «не хочу мешаться», то должен поторопиться. Я отвечал — это уж как получится, приеду сразу, как освобожусь, — и снова старался сосредоточиться на работе. Лак подсыхал быстро, отвлекаться — значило загубить крышку витрины. Но мама твердо настроилась узнать, когда именно я появлюсь. После каждого звонка приходилось, сунув кисть в банку с лаком, осторожно брать телефон двумя пальцами, — руки были совершенно липкие, — следя при этом, чтобы он не прикасался к голове. Наконец, он упал-таки на распластанную передо мной столешницу, которую я старательно покрыл на три слоя, и, оттерев трубку кое-как с чертыханиями, я выключил ее. Работа пошла быстрей. Тусклая витрина залоснилась свежим глянцем, девочки из фармакологической фирмы, что разложат на ней свои буклеты и рекламные проспекты, будут довольны. Если им нечего будет делать, они смогут полюбоваться отражениями своих лиц.

В ателье я пришел чумазый, штаны наискось исполосованы мазками лака, которые уже успели собрать на себя мельчайшие опилки и прочий мусор. Помещение сразу же наполнилось острым химическим запахом. На улице исходившее от меня амбре не было заметно, но в четырех стенах я благоухал неслабо. Мать бросилась ко мне, встревоженная, с красными пятнами на щеках, и принялась яростным шепотом отчитывать за внешний вид. Застеснялась меня, видимо, перед кислолицей теткой, что, сгорбившись за столом со швейной машиной, распарывала чьи-то брюки. Я сначала подумал было, что это Алла, но быстро расстался с этой мыслью — баба была жалкая и смирная. Казалось, не забери у нее эти штаны, она будет сидеть с ними до скончания века. Лера — совсем не похожая на домашнюю Леру, теперь с закрученными на затылке лихо волосами и яркой помадой — делала смешное лицо, шутливо хмурила брови, передразнивая маму, и тихо грозила мне пальцем.