Анна Зимова - Институт благородных убийц

— Это еще что значит? Можете говорить нормально?

Я поднял руку, мол, объясняйтесь со мной, я пойму.

— А это значит… — я заметил, что врач смотрит на маму уже без обычной своей шутливости, — что у всех у нас проблемы. В ней нашли слишком много «Х…мина».

Голос врача вдруг загремел как набат, и я стиснул голову руками, чтобы уберечь ее. Ноги ослабли, размягчились, стали слишком ненадежной опорой, пришлось снова сесть на скамейку, чтобы не упасть.

Он протянул мне бумагу. Глаза выхватили фразу острое медикаментозное отравление .

— Так какие у вас предположения, откуда «Х…мин?» — спросил врач.

Я, не в силах стряхнуть оцепенение, смотрел на заключение патологоанатома.

— Сына, что он там стрекочет? — Мамино лицо снова пошло красными пятнами. — Что ему надо? Он даст нам, наконец, справку??

Я сжимал в кармане баночку с «Х…мином». Вот он, невскрытый, крышка прочно прижата к стеклу фиксатором. Как? Каким образом?

Накатила волна дурноты, это вчерашний коньяк. Все-таки с моими сосудами коньяк — опасная вещь. Наконец звуки больницы снова стали четкими. Партитура, которую я написал для Зинаиды, кем-то безупречно разыграна. Даже в отсутствие дирижера смерть не позволила себе ни фальшивой ноты, ни отступления. Я давал ей только «Флурпакс»! Но Зинаида каким-то образом все-таки съела «Х…мин». И умерла.

Я с трудом встал (ноги все еще были мягкие) и честно сказал врачу:

— Нет. Я не знаю, откуда в ней «Х…мин».

Если из Сашиной истории исключить Зинаиду, то получились бы превосходные путевые заметки, которые, вероятно, имели бы успех у читателя. По крайней мере, сейчас я жалею, что не расспросил Сашу поподробнее о деталях его странствий — а ведь они, в самом деле, были весьма необычны. Авантюра с марш-броском из России в Канаду, растянувшимся на целый год, заслуживала большего внимания, и, несомненно, в любой другой момент я отдал бы должное его приключениям.

В Сиэтл Саша прибыл не без помпы — на белой яхте, — правда, в качестве юнги. Ожидая в Германии, пока примут решение относительно его персоны, он объездил автостопом несколько городов и даже побывал в Киле, где в те дни проходило самое яркое событие года — международная парусная регата. Делать ему все равно было нечего, а в лагерь с арабами возвращаться не хотелось. В Киле, затерявшись в жизнерадостной толпе зрителей, он подолгу смотрел на яхты, засунув руки в карманы. Манжеты куртки уже совершенно испачкались, и он старался не оставлять их на виду.

Тем же вечером он познакомился с капитаном яхты из Петербурга, они выпили и разговорились. Капитан, мастер яхтенного спорта и бывалый путешественник, мгновенно снес своей татуированной рукой реальность, в которой жил Саша, и нарисовал перед ним другую, головокружительную — предложил поработать помощником-юнгой на его яхте. Капитан произвел на Сашу огромное впечатление — силой, статью, незаурядной биографией. В прошлом он работал учителем труда и яхту сделал почти полностью своими руками. Энтузиазм Саши, с которым он согласился на это предложение, был вполне объясним, и его нисколько не смутило, что плыть им предстоит аж в Сиэтл. В тот момент мысли о самоубийстве были для него более привлекательны, чем мысли о будущем. Ему было все равно куда направиться, а капитан не только предлагал хоть и зыбкую, но почву под ногами, но и обещал выправить парню с замусоленными манжетами паспорт моряка. Сашу не смутила ни маленькая заработная плата, на которую человек в менее стесненных, чем он, обстоятельствах никогда бы не прельстился, ни то, что он довольно слабо представлял, что есть такое — корабль. Тимур (так звали капитана) потом рассказывал, что горячечный энтузиазм молодого человека списал на виски, которым угостил его, и что он решил, что Сашу после этой встречи он больше не увидит. Но Саша никуда не делся.

Тимур планировал продать яхту в Сиэтле, покупатель у него уже имелся. Вся рисковая поездка затевалась из-за прибыли. Они отплыли из Киля рано утром — Саша, Тимур и парень-белорус, первый помощник Тимура. «Я до этого ни разу не плавал по морю, — признался Саша, — и даже не знал, есть ли у меня морская болезнь». Саша сказал, что это было удивительное путешествие и что жизнь в открытом море было лучшее, что могла предложить ему в его тогдашнем состоянии судьба. Они три месяца пересекали Атлантический океан и не испытали при этом особых потрясений (кроме слабого однообразного питания). Земля, которая явилась, наконец, на горизонте, показалась ему чем-то диковинным. Впрочем, неоглядная морская даль — именно это и было ему нужно. В море он был недосягаем для всех, затерялся от всего мира. Оно давало чувство безопасности, а грубая физическая работа и соленый ветер притупили душевные переживания. Порой, глядя на расстилавшуюся во все стороны бесконечную воду, он даже забывал о том, что случилось с ним на берегу. Когда, пройдя через Панамский канал, яхта начала огибать Северную Америку, стало гораздо веселее — они стали заходить в города, поездка в каждый из которых уже сама по себе могла бы показаться Саше сном еще не так давно. По мере того как в Сашином паспорте копились штампы — Сан-Хосе, Манагуа, Гватемала, Акапулько, Тигуана, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, — в нем самом росла уверенность, что ему не следует возвращаться в Германию. В Германии ловить нечего, поучал его Тимур. Тебе надо из Америки махнуть в Канаду. Там проще зацепиться. Там помогут. Из Сиэтла беги в Ванкувер, эту границу можно перейти, если знать как.

И Саша перешел границу. Это действительно оказалось делом гораздо более прозаичным, чем можно было подумать, он даже нарисовал мне схему на салфетке в кафе, чтобы я лучше понял траекторию его побега. Даже не пришлось ползти по-пластунски. Тимур научил его, как добраться до нужного места, где следует пригнуться, а где бежать стремглав. Обещанные в Киле деньги он, впрочем, выплатил юнге далеко не в полном объеме. В Ванкувере, наученный Тимуром, Саша постучался в двери русской православной церкви, куда в буквальном смысле слова ввалился, падая от усталости. Его приютили, дали кров на какое-то время, а потом он так и остался работать в миссии при храме.

Я представлял себе людей, работающих при церкви, совершенно иначе, о чем и сказал Саше, но он подчеркнул, что он никакой не священнослужитель, его миссия и сама церковь — две самостоятельные юридические единицы. Миссия — дело добровольное, которое всегда совмещается с другими занятиями, и он не исключение. Если он желает трудиться и на другом поприще, никаких препятствий к этому чиниться не будет.

В дальнейшей истории про то, как он покорял Канаду, превалировала уже не дерзкая авантюра, а благоразумный расчет, и фигурировали в ней и фиктивный брак, и новые документы и вид на жительство, а впоследствии и гражданство. Я поинтересовался у Саши, не боится ли он выпивать после той истории. «Так я дешевый коньяк больше не пью», — сказал он .