Анна Зимова - Убийство с гарантией

Но спустя какое-то время она поняла — Кирилл намеренно выбрал для своей новости момент, когда она находилась в эйфории. Чтобы она с большим энтузиазмом ее приняла.

Температуры не стало, но судебная горячка у Кирилла осталась. Ни о чем, кроме предстоящего мероприятия, он подолгу говорить не мог. Сказав ей мимоходом, что обязательно познакомит ее как-нибудь со своим новым партнером Иваном, он снова стал взвешивать шансы Андрея на то, чтобы получить минимальный срок. «Все равно ее показания нам были бы только во вред, — сказал Кирилл, когда она призналась наконец, что Нина скончалась, — лучше бы она умерла еще раньше. По дороге к нам. Тогда вообще ничего бы этого не было».

Закон что дышло, это она очень хорошо стала понимать в последние дни. От того, какими глазами на суде посмотрят на содеянное, зависит жизнь Андрея на ближайшие пять лет. А то и на все двадцать. Вот один человек ударил другого ножом. За это ему светит или сто пятая — «попытка убийства», или сто одиннадцатая — «нанесение тяжких телесных». Человек один хрен пырнул ножом другого так, что тот чуть коньки не отбросил, а между наказаниями — пропасть. А разница-то всего лишь в желаниях преступника. Не тяжесть ранений интересует следствие, а именно наличие или отсутствие намерения убивать. То, что невозможно доподлинно знать. Какие такие фокусы должно использовать следствие, какую магию, чтобы доподлинно установить, что Андрей действительно хотел смерти Кириллу? Закон косен, глуп, неповоротлив, и его можно трактовать, как тебе нравится.

И ни защита, ни обвинение не рассмотрят самый важный аспект преступления, то, из-за чего все и случилось. То, что заставило Андрея почувствовать острую потребность в убийстве, то, что они все трое скрывают. А если и рассмотрели бы, то ни на что бы это не повлияло. Так, нюанс. Не более важный для следствия, чем прочие. Не решающий. Фуфло этот ваш закон.

Господи, что же они натворили. Наконец-то, на этой лавочке, она спросила Кирилла: «Что же мы натворили?» Вместо ответа он просто обнял ее. Суд прошел, по выражению Кирилла, «нормально, хотя могло бы быть и лучше». Кирилл, когда ему дали слово, вообще заговорил о перемирии, сказал, что с самого начала просил не лишать виновного свободы, что дело, можно сказать, семейное, и он не в претензии. Но судья пояснила, что такой вариант возможен только по преступлениям небольшой и средней тяжести. Но фактическое примирение потерпевшего и подсудимого, о котором заявил потерпевший, а также раскаяние подсудимого однозначно являются смягчающими обстоятельствами. Приговор она огласила такой: «Признать Кононова Андрея Савельевича виновным в совершении преступления, предусмотренного частью первой статьи сто одиннадцать Уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет и два месяца с отбыванием в исправительной колонии общего режима. Меру пресечения до вступления приговора в законную силу оставить заключение под стражей. Срок наказания исчислять с…»

За все время суда ей не удалось пересечься с Андреем глазами. Когда Андрей выслушал приговор, то не выразил никаких эмоций, даже плечами пожал едва заметно и равнодушно: мол, все, что ли?

Ему предстояло отправиться в колонию общего режима, а им с Кириллом нужно было ехать в больницу, снимать Кириллу последние швы.

В комнате уже довольно темно, но они не включают свет. Воздух того мутно-серого оттенка, который бывает в Петербурге ноябрьским вечером. В таком свете ее кожа будто фосфоресцирует. Его рот разверзся чернотой в беззвучном зевке. Он потягивается и нащупывает бутылку, угодив по пути пальцами во что-то рассыпчатое. Пепельница едва не перевернулась, но в последний момент он возвращает ее на место. Какое-то время слышится сосредоточенное жадное бульканье.

— Возьми бокал.

— Да ну. Будешь?

— Только не из горла. Налей.

Бульканье меняет тональность, шампанское, разбиваясь о стекло, жалобно шипит.

— Ай, — она вскидывает руки, — ты на меня пролил.

— Пардон.

— Который вообще час?

Снова что-то звенит, наконец часы найдены, он подносит их к самым глазам, вертит во все стороны.

— Ровно шесть.

Точным движением (как она исхитряется найти что угодно в темноте, ни на что не наткнувшись?) она достает из раззявленной сумки на полу зеркальце и осматривает лицо. Сумерки ей не помеха, она ориентируется в них как кошка — поправляет локоны, вытирает видное что-то только ей одной под глазом. Оскаливается, осматривая зубы.

— Я беспокоюсь за волосы, — вдруг говорит она.

— М-м-м…

— Кажется, они стали портиться.

— Господи. Но вроде еще не воняют.

— Тебе смешно. А ты попробуй красить их так часто, и посмотришь, что с ними будет.

— Да что ты заладила — «волосы, волосы»?

— Потому что мне их жалко, они столько терпят.

— Всегда приходится чем-то жертвовать. Выпей еще.

Он подлил и протянул ей бокал, на этот раз не пролив ни капли:

— У нас есть проблемы посерьезнее цвета твоих волос.

— Сколько раз тебе повторять. То, о чем ты говоришь, — не проблема.

— Сейчас — не проблема, но скоро ею станет.

Она снова окунула руку в сумку, достала сигареты.

— Не будет он мстить.

— Да с чего ты взяла? Потому что он сам тебе так сказал?

— Да. К тому же я его знаю.

— Ты его знала . Чувствуешь разницу? Какой он теперь, ты не знаешь.

— Да такой же он.

— И это ты решила после одного свидания? А я тебе говорю — он другой. И изменился он не в лучшую сторону.

— Ты не знаешь, изменился он или нет. Пугаешь меня просто.

— Никто не выходит из тюрьмы таким же, каким в нее сел. Никто. Твой хлюпик, поверь, уже сто раз продумал, чего бы с тебя поиметь.

— Хорошо. Допустим, он хочет мстить. Шантажировать. Уничтожить. Почему тогда он уже этого не сделал? У него всегда была возможность. Там же работает почта.

— Не торопись. Он хлюпик, но не дурак. Торопиться не будет. У него есть информация. Один-единственный козырь. Он его будет разыгрывать грамотно. Сгоряча такие дела не делаются, надо все предусмотреть. Они все там, в тюрьме, очень быстро грамотными становятся. Если не стал, значит, сдохнешь. А он не сдох.

— Ладно, я тебя услышала. — Она раздраженно дернулась.

— Слушай дальше. — Его рука без нажима легла ей на плечо, и это легкое движение остановило ее (даже в темноте видно, что она закатила глаза). — Еще я знаю, что он стал там очень терпеливым. Как клещ, который сидел на веточке целый год и ждал момента, когда под ним пройдет кто-нибудь. У него только один шанс сделать прыжок. И он его использует.

— О господи… Сколько можно?

— Он погуляет пару недель на свободе, побухает, подерется с кем-нибудь, оттрахает десяток телок. А знаешь, что будет потом?