Анна Зимова - Убийство с гарантией

— Что?

— А потом он захочет есть. А есть у него нечего. И пойдет он на работу устраиваться.

— И его никуда не возьмут.

— Ловишь на лету. Потому что он сидевший, такие никому не сдались. Это он сейчас тебе поет, что ничего ему не надо. И может быть, он даже не врет. Сейчас. Он всегда в благородного играл. Может, пока ему действительно ничего не надо. А потом понадобится, и еще как. И тогда проблемы и начнутся. Штаны красивые и вкусно пожрать — это он всегда любил.

— Ты говоришь ужасные вещи. Он не может так поступить.

— Да почему не может? Почему? Потому что он с тобой спал когда-то? Тоже мне невидаль. А я тебе говорю — придет как миленький и скажет: «Плати, если жить хочешь хорошо. Что это ты как сыр в масле катаешься, а я прозябаю? Я вроде как из-за тебя подставился, ты мне должна». Он тебе еще по полочкам все разложит, красиво. Он же не просто балбес с зоны — у него новая философия, мать его. Все, кто не сидел, ему должны до гроба. Так они считают. Мы с тобой — терпилы, на нас погреться самое почетное дело.

Она скрещивает руки на груди, вздохнув. Он гладит ее по голове:

— Хорошие у тебя волосы, ты просто блажишь.

— Проехали.

— Это я тебе настроение испортил. Не дрейфь, мы со всем разберемся.

— Ты мне такие перспективы нарисовал…

— Просто хотел убедиться, что ты все понимаешь.

Оба замолкают, его пальцы ритмично барабанят по обшивке дивана.

— И что ты предлагаешь? Намекаешь, что его нужно убить?

Растопыренные пальцы вдруг замирают, как насторожившийся паук.

— Ты что такое говоришь? Женщина, у тебя слишком богатая фантазия.

— Зачем ты мне тогда все это рассказываешь?

— Теперь ты решила меня напугать? Выбрось это из своей крашеной головы.

— А мне кажется, ты хочешь его убить.

Она решительно встает и включает наконец свет.

Формулировка всего лишь форма мысли. Не более, чем приличия. Мерзкому содержанию придают благообразные очертания.

В газете «Час пик», на той ее странице, которую он пронес в изолятор, написали: «Новый виток обсуждений приобрела тема несовершенства действующего механизма получения УДО». «Несовершенство», твою мать, механизма! Что знает об истинном положении вещей автор этой статьи, который так гладко и красиво выразился?

Что на самом деле скрывается за этим «несовершенством», узнать не хотите ли? Об этом-то в газетах не пишут. Поговорите хоть с парой зэков, которые получили это УДО. За каждым человеком, ставшим единичной цифирькой в вашей статистике несовершенств, — своя история, своя трагедия и боль.

Разберем конкретный случай, его случай. Узнаем, как ему досталось его условно-досрочное. Начнем с того, что УДО положено всем. Это не подарок от начальника колонии и не поблажка, это неотъемлемое право каждого зэка. Дождавшись положенного законом срока, ты пишешь ходатайство и в течение десяти дней должен получить ответ. Но на деле все обстоит так: УДО зэкам преподносят как предмет торга, как нечто, за что нужно заплатить. Его нагло втюхивают, разузнав предварительно, сколько ты способен отвалить. Он написал заявление по форме, как только пробил час, внятно изложив, что прекрасно осведомлен о своих правах.

Второй, так сказать, кит, на котором зиждется УДО, — это твое поведение. Если шкодишь, нарушаешь режим, то извини, выйти раньше тебе не светит. И здесь он не прокололся. Оступился — впервые. Со следствием — сотрудничал. Раскаяние — выразил. В драках и приеме запрещенных препаратов во время отбывания наказания — не замечен. Взысканий — не имеет. Он претендовал на хорошую характеристику, которая играет решающую роль при приеме решения.

Но за УДО он один хрен заплатит. Выяснять, все ли от начала до конца было подстроено, бесполезно. Проверка случилась внеплановая, не было времени на маневры, и телефон, по которому он говорил с Милкой-Кормилкой, он сунул себе под матрас. Надеялся, что шмон окажется поверхностным, но нет — мобильник изъяли. Для вида немножко покопались тут и там, а потом вынули мобилу, будто знали, где лежит. Телефон не его, но у кого нашли, тому и всыпали. Бить его не били, просто засунули в изолятор, сказали: на четыре дня. Прогулки четыре дня будут недоступны, кормить станут кое-как, из всех радостей — клочок стародавнего «Часа пик». Но не успел он толком свыкнуться с ужесточением режима, как его отвели к заму Хозяина. «Изолятор, так и быть, не зачтем, — сказал тот, — в характеристике он фигурировать не будет, — только надо будет немножко заплатить. Ведь в целом и общем, ты образцовый заключенный». Вот так и подловили, суки. Раздавили ногой все его понты и знания законов, как окурок, и еще харкнули сверху. Как бы хорошо ты себя ни вел, ободрать тебя всегда в их силах. «Сумма очень гуманная, — вкрадчиво, почти нежно объяснял зам, — тебе ж хочется на свободу, в конце концов?»

«Кому гуманная, сука, сумма, а кому и нет, — хотелось ответить, — я же, как ты, одним мизинцем не зарабатываю, подставляя зэков». Чуть не заплакал, как маленький. А зам смотрел на него с искренним недоумением: ты думал, тебе удастся так легко выскользнуть? Если честно, да, в какой-то момент он искренне на это рассчитывал. Уж больно гладко все шло. Хотя следовало признать, сумма в девяносто тысяч была еще очень и очень божеской. Но какая злость взяла от бессилия!

Не понимая, дожал он жертву или нет, зам продолжал: «Думай. Тебя ведь девушка ждет. Помню, как она к тебе приезжала. Такая красавица, загляденье». Как удар под дых были те слова. Может, склонность к убийству у него всегда была в крови, и нападение на Кирилла лишь лиха беда начало? «Кровавая пелена перед глазами» — вполне конкретная физиологическая реакция. Ярость, плотная и красная, застила все. С трудом сделал вздох, проморгался. Мало скотине, что обвел бесправного человека вокруг пальца, так еще посмел своим лоснящимся поганым ртом так весело и непринужденно приплести к разговору Вику. Сказать: «А за избиение сколько накинешь?» — и наброситься на него? И бить его крысиную рожицу, пока не превратится в месиво, приговаривая: «Не моя она девушка, ясно тебе?»

Мужики ему потом объяснили, что сумма была выбрана не случайно, цифры, кратные трем, в таких делах вообще в ходу. Треть — администрации, треть — суду, треть — прокуратуре. Век живи — век учись. Все за тебя подсчитали, процедуру сделали максимально удобной. Все для твоего же блага. Про достаток твой и социальный статус узнали и лишнего не попросили. Ты зэк-середнячок, богатствами на свободе не располагаешь, и это они, конечно, учли. Из карцера опять же сразу отпустили, даже одной ночи там проспать не пришлось. Так что хорошо еще отделался. А девяносто тысяч найти вполне реально.

Первые два дня он отказывался разговаривать с Милкой, которая слала ему то и дело сообщения на оба их телефона. Он злился на подругу и ничего не мог с собой поделать. Тот разговор не был важным, так, печки-лавочки, обычное воркование! Он и телефон-то взял на минутку. Тариф только вот оказался ему не по карману — минута разговора за девяносто тысяч. Понятное дело, администрация выбила бы из него деньги так или этак, с этим разговором или без. Может быть, если бы не выгорело с телефоном, его подставили бы еще жестче. Да и попался он не из-за разговора, а по собственной беспечности. Он расслабился, все чаще витал мыслями на воле. Но перестать злиться на Милку-Кормилку он не мог. Ведь трепался-то он с ней. Игра в виртуальную любовь встала ему во вполне конкретные деньги. Милка-Кормилка тревожилась сначала адресно, писала: «Андрей, что случилось?» , потом уже кричала в голос: «Да скажите же мне кто-нибудь, что с ним???» А он упивался ее истерикой с чисто детской мстительностью: «Да можешь вообще думать, что я умер, не отвечу я тебе». Но как ни сладка была обида, мириться все-таки нужно. Женщина, в конце концов, ни в чем не виновата. На третий день он встал с твердым намерением с ней поговорить. Она ответила так настороженно, испуганно, что он поначалу не узнал ее голос. Может, боялась, что услышит не его, а кого-то из сокамерников, который сообщит ей о несчастье. После того, как убедилась, что это все-таки он, она вздохнула — глубоко, протяжно, облегченно.