Анна Зимова - Убийство с гарантией

— Привет! — Он намеренно не назвал ее ни «рыбкой», ни «киской». С ходу дал понять: разговор будет неприятный.

— Рассказывай. — Она ловила на лету, тон сменила на деловой.

— Да что рассказывать. Отменяется, кажется, наша встреча. Как минимум, сильно откладывается. Годика на два-три.

— Рассказывай!

— Был я в ШИЗО. Вот и все.

— Что это значит? Толком говори.

— Это значит, накрылось мое досрочное медным тазом. Характеристику испортил.

— Да что случилось?

— Говорю же — был в изоляторе.

— Это я поняла. А за что?

— Застукали с телефоном. Не хочу даже рассказывать, ты только расстроишься.

Но он все равно все ей рассказал, не потому даже, что хотелось пожаловаться, а потому, что вдруг понял, что искренне рад слышать ее. Да он соскучился, черт побери, и еще как! Она ж не только миленькая, у нее и характер что надо. Его верная боевая подруженька. Всегда выслушает, посочувствует. Скажет: «Не переживай, тебе там недолго осталось. Давай лучше подумаем, какая будет погода в день, когда мы увидимся?» И так у нее это ладно получается, что и сам веришь — все будет путем. Ведь тебя ждут, о встрече с тобой кто-то мечтает. Пусть так , но мечтает и ждет. Может, она и правда в утешение ему послана после всего, что он пережил?

— А кому ты звонил? — якобы невинно поинтересовалась она. Женщина есть женщина. Даже в такой момент не удержалась, чтобы не поревновать.

— Милая, кому я мог звонить? Конечно, тебе. Мне, кроме тебя, звонить-то и некому. Говорил с тобой — и тут шмон. И все.

Но когда он сказал, сколько с него просят за хорошую характеристику, она долго молчала. И вдруг резко заторопилась куда-то.

— Не могу больше разговаривать, — сказала.

И повесила трубку. Без слащавых прощаний и пожеланий беречь себя. Еще и хмыкнула. Так хмыкают, когда хотят сказать «не было печали». Он так и стоял с телефоном в руках, и выражение лица у него было, наверное, странное, потому что кто-то даже спросил, не случилось ли чего. Ответил — все нормально.

Не так уж и влюблена эта курица. Чуть замаячили настоящие проблемы, унеслась, кудахтая. А тебе наука: не надо быть таким самонадеянным. Любви, конечно, женщина хочет без ограничений, а вот проблем ей нужно, чтобы было в меру. Потрепались, мол, милый, про любовь, и хватит, таких денег наше счастье не стоит. Посылка-другая не разорит. Пустить мужика домой, обогреть его, обласкать — на это она тоже готова, а вот платить такие деньжищи — это увольте. И ее можно понять. Она добрая, но не тупая. Но он не просил денег! Не просил! И в мыслях не было. Вот в чем самая-то мерзость. Кругом и рядом зэки-альфонсы клянчат, даже требуют. Запугивают женщин: «Не увидишь меня, если не раскошелишься. Ты напрягись сейчас, милая, продай, что можешь, нам главное — поскорее быть вместе. Зато потом у нас все путем будет». А он просто поделился своей бедой. Хотел толику участия. Да голос ее услышать просто!

И что обидно, он поторопился и двум другим дал от ворот поворот. Не надо было ставить все на одну, знал же. Зачем, спрашивается, было так спешить? Мешали они ему? Сиди теперь на мякине.

Как же все это достало! Рожи эти уродливые, от заварки и дури пожелтевшие. Глаза волчьи кругом. Унижение ради куска пищи. Подозрительность, которой все здесь буквально пропахло. Воздуха бы глоток, простого уличного воздуха. Нету больше сил. Кошмары каждую ночь. Зубы стали портиться. Выть, кричать, драку затеять, чтобы опять в ШИЗО упекли? Он вдруг отчетливо понял: еще два года тут не выдержит, и это не фигура речи. Тюрьма его перемелет и выкинет на волю ни на что не годный кусок фарша без мыслей, чувств и стремлений. Вездесущая статистика располагает цифрами и на этот счет, отметка в четыре года — важный рубеж, черта, за которой у арестантов начинаются необратимые изменения психики.

Он держится из последних сил, чтобы оставаться человеком, но может стать зэком. Это заразно. Рвать когти нужно, чего бы это ни стоило. Придется звонить матери, просить ее, чтобы сняла деньги со своей книжки. Трубку взял муж Золотые Руки, буркнул: «В ванной она, подождешь?» А сам жует что-то. Голос расслабленный, спокойный, аж злость берет. Еле удержался, чтобы не надерзить: «Положи свой пирожок и метнись к ней кабанчиком, я чай не с курорта звоню, чтобы о погоде поболтать. Случилось, значит, что-то, раз она мне потребовалась». Но делать нечего, стал ждать. Мама к телефону подошла запыхавшаяся, с ходу спросила, что случилось. Ей всегда кажется, что что-то произошло, хотя он часто звонит просто так, поболтать. Послушать, как у них с Золотыми Руками обстоят дела на даче. Мама после знакомства с мужем обзавелась кучей хобби, которых раньше у нее и в помине не было. Стала, например, возиться в земле — это его-то мать! Теперь на даче, где они раньше только шашлыки жарили, чего только не растет. И редис, и петунии, и руккола, и войлочная вишня, и еще бог знает что. Когда мама рассказывает восторженно про свои грядочные успехи, ему почему-то всегда неловко. Это не мамины интересы. Не по своей воле и желанию удобряет она и засаживает землю, хоть и свято верит, что это все она. За всей этой любовью к морковке и брюкве стоит он — Золотые Руки. Его желания мама выдает за свои собственные. Мужу нравится садовничать, и мама полностью растворяется в этом деле, не разобравшись толком даже, нравится ли оно ей. Она булькает восторженно: «Какой у меня шпинат вырос!» — а радости за нее не испытываешь; так булькает сосуд, который, будучи пустым, автоматически наполнился чужими интересами. Да и ради бога. Рассада не самое плохое увлечение. Хотя жаль, раньше мама ходила на выставки. Но раз у Золотых Рук интереса к искусству нет, у мамы тоже его не стало.

И опять история повторилась. Когда про девяносто тысяч услышала мама, она издала точь-в-точь такой же звук, как Милка. Сговорились они, что ли? Потом мама замолчала. Он не торопил ее, но прекрасно уже понимал — что бы там у нее ни случилось, этих денег ему не видать. Была слышна возня, мама переставляла посуду на столе, хлопала дверцей шкафа и шептала что-то мужу испуганно, слов было не разобрать. В общем, выяснилось, что они с Золотыми Руками купили лодку. Какое-то суденышко, на котором Золотые Руки ходит по рыбу. Наш муж ведь не только садовод, но и заядлый рыбак. Рыбный запах мама всю жизнь терпеть не могла. А теперь говорит: «Мы купили лодку». Но купили на мамины деньги, поэтому местоимение «мы» — просто насмешка. Муж и тут погрел свои золотые ручки, опустошил материны сбережения и прекрасно проводит время с удочкой и сетями, внушив каким-то образом жене, что она испытывает непреодолимое влечение к рыбалке. Женщины, что с вами не так? Почему боязнь лишиться мужичка, от которого вам и пользы-то нет, толкает вас на поступки, от которых кровь стынет в жилах? Есть ли в вас хоть какая-то самость, индивидуальность? Что-то истинно ваше, на сто процентов ваше, чего ушлый мужчина не может с легкостью у вас отнять? Или каждая из вас — пустой сосуд? Только мужские отправления позволяют вам чувствовать себя наполненными? Милка-Кормилка достойна уважения хотя бы по той причине, что дала ему отпор. Дойдя до рубежа, где самоотдача уже граничит с глупостью, она нашла в себе силы остановиться и послать его на фиг. Мама заплакала, стала бормотать, что займет, найдет, попробует что-то сделать — так, чтобы Золотые Руки не слышал. Конечно, поплачь, мама. Из Золотых Рук тебе, похоже, не вырваться. Насколько тебе достанет сил себя обманывать? Убеждать себя, что ты в восторге от всего, что он с тобой делает?