Анна Зимова - Убийство с гарантией

Осень, поджидая его, растеряла свою красоту, пышность. Желтые листья массово планировали на землю, оставляя в кронах все больше прорех. Свобода дунула в лицо холодом, сунулась под пальто и бесстыдно поскребла ледяным ногтем сосок.

В ожидании поезда он может успеть много всего, важно в качестве первого «вольного» дела выбрать что-то значительное. Но значительного на станции Угловка никогда не было и не будет. Купил в магазинчике размером с туалет два пирога с мясом. Не важно, что невкусно, зато жарены на маргарине, пузыристы, горячи и не похожи по вкусу на все, что он ел последние годы. Разговелся, и стало веселей. Открыл пакет чипсов, растопил на языке соленый хрустящий лепесток — райская отрава. Долго и вдумчиво выбирал коньяк. Ошибиться нельзя, коньяк должен выполнить сразу три важные функции: ознаменовать хоть сколько-нибудь торжественно первые минуты на воле, помочь скоротать время в поезде и, наконец, снять похмелье после вчерашнего. Браги вчера пришлось хлебнуть прилично, в какой-то момент она даже заставила его взглянуть на сокамерников, произносящих тосты, с пьяной сентиментальностью и теплотой.

Из-за бодуна выход получился скомканным, торопливым, хотя прежде рисовался исполненным особого смысла. Думал, что на каждую мелочь взглянет со значением, отметит зарубкой на памяти, в каждое лицо мысленно плюнет — «никогда я тебя больше, урода, не увижу». Но вышла лишь суматоха с приступами головной боли. Пальто показалось немного тесноватым, неужели все-таки нужно сказать спасибо качалке? Хорошо как подгадали: брали осенью и выпускают осенью, насчет одежды можно не беспокоиться. Мелкие проволочки, пока суть да дело, с подписанием документов — и накапало-таки полгода дополнительного ожидания. Но сдачу с девяноста тысяч, конечно, не дали.

С опаской ступил в тамбур подкатившего поезда, голова закружилась от забытого запаха загородного путешествия, купажа мочи, железа, дерева, покрытого старым лаком. Двери захлопнулись, отрезая одну часть жизни от другой, и деревья побежали за поездом, желая счастливого пути. Мама уже поставила вариться свиные ножки и курицу в большой кастрюле. По мере того, как поезд уносил его, а коньяк согревал, он волей-неволей обретал что-то похожее на твердость духа.

На Витебском вокзале, чувствуя себя лилипутом, с тревогой озирался кругом, стараясь не выглядеть ротозеем. Неужели город всегда был таким большим, неужели столько света, шума, воздуха вмещал в себя? Все, буквально все выглядело крупнее, весомее, чем он помнил. Остро, неприятно кольнуло: а ведь город жил без тебя, тебя тут не было, а он кипел, менял времена года, вывески, температуру воздуха. Избавлялся от одних людей и принимал других. Все тут на сто раз перемешалось, многое ушло безвозвратно, а ты даже об этом не узнаешь. В кондитерской, куда зашел за тортом, сразу ощутил свою неприглядность, зачуханность среди воздушных нежных завитков, всех этих розочек, бабочек и мухоморчиков из крема. По меркам тюрьмы, он сегодня красавчиком — и выбрит, и рожу ногтями поскоблил, но для города этого мало. О том, чтобы в таком виде показаться перед Милкой, и речи быть не может.

Ему нужно время. У нее-то самой наверняка давно уже все готово. Шампанское припрятано в холодильнике, извлечено лучшее постельное белье, а в ванной появилась куча новых баночек с притирками. А он пока что, мягко говоря, не в форме. Она-то уж наверняка и педикюр сделала, и маникюр, и еще кучу всего. Уж как она сейчас, наверное, гладка, вкусна, ароматна. Кошечка всю себя вылизала, ожидая его. Как пить дать волнуется из-за того, чего они оба так ждут. Их пыл, который столько времени не имеет выхода, вполне понятен, но будем действовать не спеша. Он отоспится у мамы, приведет себя по возможности в порядок, купит цветы и назначит ей встречу на улице, чтобы они вместе прогулялись до ее дома. Максимум, что он позволит себе в первую минуту, — взять ее за руку и поцеловать в щеку. Не стоит уподобляться зэкам, которые норовят с разбегу присосаться к женщине на длительных свиданиях, — будь она тебе жена или подруга, которую видишь в первый раз, — бери от нее как можно больше, не трать драгоценное время на прелюдии. У него время — есть. Он может себе позволить, чтобы все произошло естественно и красиво, с шампанским, чистыми ногтями и предварительными длинными и приятными разговорами. Как бы он ни хотел ее увидеть, испортить встречу он не имеет права. Нельзя, чтобы она увидела синяки под глазами, заусенцы, которые подравнивали зубами. Нужно отмокнуть в ванне. И самое главное — поспать достаточное количество времени. Не растерянным рохлей с соплей под носом и бегающими от страха глазами, а интересным, уверенным в себе мужчиной нужно предстать перед ней. Многозначительно протянуть букет и сказать спокойно: «Привет, ну, вот мы и вместе». Его холеная девочка заслуживает красивой встречи, а не трусливого объятия и поцелуя с запашком изо рта. Их встреча у стен тюрьмы не просто нежелательна, она категорически недопустима, потому что первое впечатление самое важное и стойкое. Бледный, ошалевший человек, который вышел бы к ней, ежась от холода и дыша перегаром, вызвал бы у нее жалость, а не страсть. Он способен явиться перед этой женщиной в приличном виде, и явится.

Милка-Кормилка не звонила три дня, он и думать не смел, что она объявится. Когда ему передали трубку, был уверен, что это мама, ответил раздраженно. Но с ним заговорила Милка. «Я еще не опоздала?» — каким-то странным тоном поинтересовалась она. Как сквозь зубы процедила. «Куда?» — тупо спросил он, даже не пытаясь придать любезности голосу и мысленно оплакивая те времена, когда она была «рыбка» и «зайка» и в животе при звуках ее голоса свербило от удовольствия — ох и наговорюсь я сейчас со своей кралечкой. «Как — куда? Деньги ты еще успеешь внести? Ты говорил, что нужно срочно. Скажи, что успеешь. Мне нужно было время, чтобы обналичить всю сумму».

Пауза затянулась, он старался усмирить дыхание и слышал, что она делает то же самое.

«Ты хочешь одолжить мне денег? — От стресса он икнул на последнем слове, неловко-то как. — Даже думать не смей». — «А что тут думать? Освобождаться-то надо». Она прервала поток его благодарностей (абсолютно, кристально искренних) и заставила его заучить ее адрес. А насчет денег сказала: «Конечно, вернешь. Когда пойдешь работать, отдашь».

И тогда он сделал то, чего никогда себе не позволял — после прощания поцеловал телефон тихонько, так чтобы никто не видел. Не для того, чтобы она услышала «чмок» и раскисла, а потому, что захотелось до дрожи в коленях послать ей поцелуй. Было стыдно, сладко и горько одновременно. Он ее не заслуживает, но он спасен. Милая, добрая, щедрая, где она только берет силы, чтобы его терпеть? Он все вернет, все до копеечки. Он не стал тут паскудой, слово свое держит.