Анна Зимова - Убийство с гарантией

Блуждающие в голове искры боли притянулись друг к другу, слепились в раскаленный комок. Шаровая молния зависла в районе правого виска. Сердце тарахтело сбивчиво, захлебываясь. Закрывшись ладонью от мучительно яркого луча, он приоткрыл глаза и зажмурился, впустив в себя слишком много света. Свет сочился из прорехи между шторами и, проложив путь прямо через его голову, лился на ковер, высвечивая на нем ровный прямоугольник. Прямо в солнечном пятне стоит бутылка с остатками шампанского, теплого даже на вид. Если сумеет дотянуться, то останется жив. Ослепнув на мгновение от боли, подтянулся на руках, пальцы скользнули по стеклу. Подавив стон, схватил бутылку и осторожно поднес влагу ко рту. Вчера один глоток этого пойла его убил, зато сегодня — воскресит.

Зайдя вчера в ее квартиру, он испытал тот скоротечный и обманчивый прилив сил, который посещает пьяного, попавшего с холода в тепло. Идея выпить шампанского за встречу показалась глубоко правильной. Но безобидная с виду шипучка оказалась на поверку смертельной — выстрелила в голову, снайперски точно попав в центр, отвечающий за способность говорить и двигаться. То, что происходило с ним до попадания ее в организм, он прекрасно помнит, а все, что случилось после первого же бокала, — как сон, который не оставил конкретных воспоминаний, а лишь неприятное ощущение.

Со всех сторон окружает чужая комната. Перед ним открывается вид на платяной шкаф, одна из петель сорвана, отчего между дверцами образовалась щербина. Кроме его ложа, которое, как подсказывает валик в изножье, и не кровать вовсе, а раздвижной диван, и шкафа с провисшей дверцей, в комнате только пластиковый столик. В угол забилось неопределенной расцветки кресло с деревянными подлокотниками, чужое здесь, на вид слишком хрупкое. Мебели так мало, и при этом комната так захламлена, что не выглядит пустой. В углу целый стог из рекламных газет, проспектов, буклетов, каких-то картонных упаковок. Вдоль пустой стены выстроились в три ряда стеклянные банки и бутылки.

Диван затрещал, когда он отважился наконец сесть и выглянуть в окно, отодвинув слегка выцветшую штору. За стеклом двор с детской площадкой, пятком почти голых деревьев и мусорным контейнером. Солнечный луч снова пробился из-за облака, и он задернул штору так стремительно, что вырвал ее край из железных зажимов на кронштейне. Нет никаких признаков того, что они провели ночь вместе. Не валяются возле постели кружевные штучки, без которых немыслим секс для женщины. Яркая упаковка из-под презерватива в столь серенькой комнате тоже бросилась бы в глаза. Постельное белье не скомкано, кажется, он проспал всю ночь, не шелохнувшись. Да и где вторая подушка, одеяло? Где хоть какие-то следы женского пребывания? Даже бокал один.

Поболтав то, что осталось в бутылке, он продолжил медленно прихлебывать. Память никогда не подводила его по-настоящему, если наутро он не мог что-то вспомнить, следовало просто подождать. Воспоминания вытаивали понемногу, все вставало на свои места.

…Она долго не открывала дверь, и если бы он был трезв, то давно бы уже развернулся и ушел восвояси, но вчера он давил на кнопку так долго, что устал палец, давил с непоколебимой уверенностью пьяного человека, что вопреки здравому смыслу ему откроют, нужно лишь звонить. И она открыла. Сосредоточившись на звонке, он потерял контроль над равновесием, и, когда дверь распахнулась, он в прямом смысле слова упал ей в объятия. И рассмеялся, счастливый оттого, что это произошло так естественно и непринужденно. Она, в розовом халатике с белыми оборками, пискнула испуганно, стала отбиваться, но он зашептал успокаивающе: «Это я, я, не бойся» — и она узнала. Спрятала лицо в ладонях, всхлипнула. Потом обняла его наконец.

Он вспомнил еще кое-что, и захотелось накрыться с головой одеялом и стать незаметной букашкой, затеряться в его цветочках. Он казался себе веселым, раскрепощенным, игриво настроенным, но на самом деле был просто пьян в сизый дым. Память злорадно подкидывала куски воспоминаний, от которых хотелось выть, — вот, пытаясь изобразить страсть и срывая с себя пальто, ты роняешь на пол цветы, которые забыл вручить; вот грохаешь шампанским о тумбочку, едва не разбив бутылку; вот заваливаешься набок, пытаясь снять ботинок. Он был сосредоточен на том, чтобы открыть поскорее шампанское и влить в нее как можно больше за короткий срок. Но, сделав первый же глоток, стал терять связь с реальностью.

Первым подвел слух. Ее голос доносился будто издалека, хотя она сидела рядом. Он попытался читать по губам, но оказалось, что это не так-то легко. Потом он осознал, что не может сфокусировать взгляд. Глаза могли видеть ее лицо, но только по частям — вот нос, вот рот, а вот излом брови с черной родинкой под ним. Охватить лицо целиком не получалось, как он ни старался. Оно рассыпалось, ускользало. Что он еще помнит? Они сидели на табуретках — пытаясь откинуться спиной, чтобы устроиться поудобнее, он не нашел за собой спинки и едва не упал. И вот что он еще прекрасно помнит — у всего происходящего был, если можно так сказать, странный вкус. Что-то его смущало, но понять, что именно, он не мог, как ни пытался. Он сидел рядом с женщиной, к которой шел так долго, и держал ее за руку, но что-то было не так. Возможно, причиной странного настроения было взаимодействие коньяка с шампанским. Или в кухне пахло какой-то непривычной специей, и это нервировало. Потом (при этом шаровая молния шевельнулась, давая понять, что еще в состоянии сжечь его) он вспомнил, почему проснулся один, и едва не застонал. Он уже тянул ее за поясок халата к себе, шепча что-то развратное, отчего теперь полыхают уши, когда понял: он не может. Просто не в состоянии совершить половой акт ни с ней, ни с кем-то еще. Он в нокауте, и вряд ли восстанет, все-таки позади бессонная ночь, бездумно смешанный алкоголь, стресс безумного дня. Все, что так рвалось к Милке, уснуло, обессилело. Когда он понял это, застыл в ужасе, не дотянувшись губами до ее губ, и по-прежнему сжимая в кулаке пояс ее халата. Кажется, он тогда даже слегка протрезвел. Впереди маячили страшное признание и позор.

Так вот почему он в кровати один. Чтобы скрыть, что пыл угас, а его мужское достоинство больше напоминает тряпку, он поменял план на ходу и разыграл перед ней спектакль. Прикинулся робким и застенчивым влюбленным. Стал нести чушь про то, что их отношения слишком важны для него, чтобы он с ходу тащил ее в кровать. Говорил, что готов подождать с этим делом до тех пор, пока не почувствует, что она тоже готова. Ведь то, что произошло между ними, — это серьезно, это надолго. Не будем же наступать сапогом похоти на нежные цветы любви и романтики. Конфуза было бы не избежать, прояви она больше настойчивости. Она могла бы сунуть руку ему в штаны, убедиться, что он врет, и вышвырнуть его на улицу. Но, судя по тому, что ему деликатно постелили в гостиной, план сработал.