Инна Бачинская - Женщина в голубом [litres]

Оказалось, Юшкевич взял большие кредиты, были какие-то трения, он выезжал на встречу, отсутствовал два дня, а когда вернулся, сказал, что решили миром.

Деталей она не знает. Думает, что ничего не решили, муж сказал так, чтобы ее успокоить.

Передала им все бумаги мужа. Мотив? Возможно. Но все не так однозначно.

Нашли они эту компанию «Кредитный фонд», оказалось, все чисто, они ни при чем. Действительно, решили миром, добавили процент и отодвинули платеж на полтора года.

В поисках автомобиля они проверили все ремонтные мастерские, но ничего не обнаружили. Машина растворилась в воздухе. А ведь урон должен быть приличный, вмятина, разбитая фара, а то и две.

Юшкевич показала, что машина рванулась на тротуар, а потом снова вернулась на шоссе. Она уверена, что их пытались убить.

Если кредиторы ни при чем, то кто? А мотив? Они здесь чужаки, не успели завести ни друзей, ни врагов.

Возможно, водитель задремал и вылетел на тротуар. Было довольно поздно, начало первого…

Куда же он делся после наезда? Затихарился в собственном гараже? Придется пошарить. Криминалисты пытаются установить марку машины по осколкам фары и частицам лака на одежде жертвы. Хорошо бы, машина элитная, таких по городу меньше. Вот тогда и возьмемся за местный автопарк.

А если заезжий? Чужой? Тогда без толку.

Хорошо, что у Речицкого алиби, а то можно было бы подумать, что он решил вернуть свой пивзавод.

Майор Мельник пьет кофе и курит, во рту горечь, желудок требует чего-нибудь более существенного, но в холодильнике шаром покати. Он вспоминает уютную кухню Ольги Полторак и думает, что в ее холодильнике, должно быть полно еды. Причем не осточертевшие магазинные запайки или пельмени, а жаркое или борщ… Он вздыхает, вспомнив их последнюю встречу, когда он заставил ее сдать анализ ДНК, как она смотрела на него…

Думает о лавине убийств, захлестнувших город… Он уже вздрагивает от каждого телефонного звонка, сразу мелькает мысль: кого еще?

…Пробуждение их было ужасно. Невыспавшиеся после ночных пивных посиделок, с помятыми физиономиями, с головной болью, выползли члены «Союза толстых и красивых» в кухню.

– Кофе! – простонал Добродеев, падая на табурет. – И холодный душ! Но сначала кофе.

Монах сварил кофе.

Добродеев, добавив воды из-под крана, чтобы было не так горячо, приник к кружке.

– Есть овсянка, – сказал Монах. – Остальное мы схарчили ночью. Анжелика принесла когда-то. Будешь?

Добродеев помотал головой – нет. На лице его появилась гримаса отвращения.

– А как же ЗОЖ?

– Кто?

– Здоровый образ жизни.

Добродеева передернуло.

– Согласен, – заметил Монах, – добродетель сама по себе наказание.

– Может, к Митричу? – предложил Добродеев. – Я бы перекусил.

Монах кивнул…

…Митрич бросился к ним как к родным.

– Ребята, ну что, нашли их? Все уверены, что это мафия! А как же пивзавод? У нас с ними договор, хорошее пиво, а что будет теперь?

– Не рохай, Митрич, Речицкий купит его обратно. Пашка Рыдаев уже готовит документы. Получишь ты свое пиво.

– Слава богу! – обрадовался Митрич. – Нет, конечно, жалко человека, не успел к нам переехать, как сразу убили. Я его не знал, но говорят, хороший был человек. И жена молодая осталась… Бедная женщина!

– Митрич, нам бы позавтракать, – сказал Добродеев. – Всю ночь работали.

– Да, да, сейчас! – заторопился Митрич. – Могу сделать омлет и блинчики с мясом!

– Митрич, ты гигант! – обрадовался Добродеев. – Давай!

– Кстати, Митрич, у тебя нет фотки Димы Щуки? – спросил Монах.

– Димки Щуки? – Митрич остановился. – Есть! С Яником Ребровым, в первом ряду, в конце. Они когда-то дружили.

– Когда-то?

– Ну да, пока не подрались. Димка его подвел, и Яник не заплатил за работу и побил его. А что?

– Я надумал купить его картину, – неопределенно сказал Монах.

– Да он больше не рисует, он теперь больше как оформитель. Как жена бросила, так он сразу запил, скандалил по городу, у меня драку устроил. Давно не был – перестал ходить, обиделся, что вызвали полицию.

Митрич убежал, а Монах пошел смотреть фотографию Димы Щуки с Яником Ребровым.

Яник был в белом, Дима Щука в затрапезной футболке, бейсбольной шапочке и джинсах. Тощий длинный, чем-то похожий на Жорика…

– Зачем он тебе? – спросил Добродеев, когда Монах вернулся. – Только не надо заливать про картину. Ну? Из-за Яника? «Смерть Марата» не всякий знает, а Дима знает наверняка, и морду ему Яник побил, и публично унизил, и не заплатил, да?

Монах пожал плечами, но ответить не успел. К ним уже спешил Митрич с тележкой.

Добродеев сглотнул невольно.

Омлет, блинчики с мясом, бутылочка соевого соуса и тарелка с бутербродами. И запотевшие бокалы с пивом.

– Куда нам столько, – сказал Добродеев лицемерно, пожирая глазами снедь. – Тут на десятерых!

– Кушайте, ребята, кушайте. Человек должен хорошо питаться. Особенно мужчина. Приятного аппетита!

Минут десять они молча ели, запивая пивом. Потом Добродеев спросил:

– Скажешь или опять тайны?

– Леша, ты все правильно понимаешь, и морду ему побили, и унизили, и французскую живопись должен знать. Как-то он все время вертится вокруг да около, а личика не кажет. То скандал, то мордобой, и везде Дима Щука. Дима Щука то, Дима Щука се. Все его знают, фоткаются с ним, пьют, вот только что был здесь! И нету. Исчез, Фигаро. Хочу на него посмотреть.

– Ты думаешь, он мог убить Реброва?

– Гипотетически даже ты мог его убить за дурную шутку про тренера сумо. Я не мог, я его мало знал. Ты сегодня очень занят?

– Ну-у… – протянул Добродеев. – А что?

– Давай смотаемся к нему прямо сейчас. Адрес помнишь? Доедай, и вперед.

…Спустя час они стояли перед избушкой бабы-яги. Маленькой покосившейся, на отшибе рощи. С проваленными ступеньками крыльца, кривыми перилами, неровными слепыми оконцами. С неожиданно новой пристройкой справа. Избушку окружал заросший травой двор – несколько одичалых сучковатых яблонь и буйный малинник с почерневшими ягодами. Вокруг царила первозданная тишина, нарушаемая писком потревоженной птицы; нигде не чувствовалось ни малейших признаков присутствия человека.

– По-моему, там никого нет, – сказал Добродеев.

– Когда ты видел его в последний раз? – спросил Монах.

– На вернисаже, когда он бил посуду. С тех пор не видел.

– Пошли! – Монах толкнул полусгнившую калитку и пошел к дому.

Добродеев, оглянувшись, последовал за ним. Угрожающе затрещали ступеньки, заходили ходуном доски крыльца.

Монах постучал. Сначала деликатно, костяшками пальцев, потом кулаком. Добродеев, сложив руки домиком, заглянул в окно.

– По-моему, никого нет. Смотри, листьев намело, сюда давно никто не приходил. Куда же он делся?