Александр Курмузаков - Тень ивы

– Да-да. Если после изнасилования – тоже ничему не противоречит. Могло ей и понравиться. Тут дело не в этом. Что-то теперь мне и с тобой непонятно, Роб Рой. Сначала: не лезь в мою личную жизнь, потом – она, оказывается, и не личная. Я одно могу сказать, Миша: ты в этом деле не посторонний, как-то ты подхомутан к этому убийству. И полагаю, так, как обычно: стоишь в стороне, а вокруг тебя все потоки завихряются, камни летят, пули свистят.

– Вот, смотри, и Эльвира. Ты не возражаешь, если я пойду? Или еще что-то?

– Нет-нет. Не получается у нас с тобой откровенности.

– Нет, ты давай, ищи, вынюхивай, а не откровенности добивайся! Работай!

Эльвира, если это была она, подъехала к самым подошвам Пиднеля, вышла из машины и открыла перед ним заднюю дверь. Даже если бы она была мужчиной, то и тогда бы мужчиной непривлекательным. Монголоидное лицо с узкими близко посаженными глазами, маленький тонкогубый рот, широкий подбородок дополнялись атлетическим торсом. На Игоря взглянула сурово, слегка сощурив глаза.

«И от красавицы, видно, можно устать, раз он после Роксаны с явным трансвеститом сошелся» – решил, глядя вслед машине, увозившей спортсмена и спортсменку, Игорь.

Римма Косуля.

Упражнение на растяжку.

Никто больше Риммы Косули, врача физкультурного диспансера № 2, не мог знать, как много мотивов было для того, чтобы ее бывшего мужа Ивана Мнвинду убили.

Когда ей позвонили из полиции и попросили приехать на опознание тела по адресу: Николаевский проезд, 12, она почувствовала знакомое: холод сиротства и жар злорадства. Холод и жар. Как обычно, как в первые дни знакомства.

Он появился в их больнице так, что об этом узнали все и сразу. Диспансер располагался на двух этажах городского пятиэтажного дома, причем первый и основной этаж был подвальным: залы гимнастики, физиолечебница, залы свето– и грязевых ванн. Удобство инженерного проекта состояло в близости к канализационному каналу, лежащему прямо под их подвальным блоком. Неудобство этого решения – в близком соседстве с царством крыс, которые перегрызали электропроводку, обесточивая лечебницу прямо в разгар отпуска процедур, бегали поодиночке и в стаях по линолеумному полу, создавая шум постукиванием когтей, разгрызали без малейшего для себя вреда пакеты с запасами минеральной соли, а то и медикаментов более серьезных.

В тот день с утра не заладилось – была пятница, – и мать за завтраком спросила:

– Римма, какие планы на вечер?

Она ответила:

– Никаких.

– Ты запираешь себя в четырех стенах – неудивительно, что Ефим в конце концов отвернулся от тебя.

– И слава богу, – сказала Римма и хлопнула дверью.

Полумифический Ефим и не поворачивался, а был силой повернут к ней маминой подругой и его мамой Рахиль Шаевной, в результате чего они сходили вместе в кино. Инженер-конструктор из машиностроительного НИИ и врач-физкультурница, тяготящиеся собственными неясными – во всех смыслах – перспективами. Хорошо, что в кино не нужно разговаривать, и можно было разглядеть его профиль, будто исполняющий такое действие: нос нюхает верхнюю губу. Римму он не рассматривал.

Продолжилось в поликлинике: сразу убежал поставленный кофе, залил электроплитку, зачадило жареным, – естественно, ожил аппетит крыс, потому что когда она начала занятие с группой, вдруг заискрила розетка, в которую был включен проигрыватель, – ясно, не без участия крысиных зубов. Римма бросилась выдергивать вилку из розетки и получила удар током, от которого ее отбросило в сторону, и она упала на спину. Погас свет. Люди – по преимуществу женщины в возрасте и в теле – разом вскрикнули. Кто-то сказал: «Тренера убило!» И тут же завыл. Открылась дверь в темный коридор, раздался крик: «На помощь, тренера убило!»

Римма попыталась подняться, но, выставив руку для опоры, наткнулась на чей-то мягкий живот, услышала еще один вскрик, откинулась назад.

И тут над головами вспыхнула зажигалка, осветившая лицо невесть откуда взявшегося мужчины, смотрящего прямо на нее.

– Вставайте, – он протянул руку именно ей. Она поднялась, рука у него была сухая и сильная.

– Кажется, крысы проводку перегрызли, – сказала она незнакомцу. Бабы обступили их со всех сторон. Он не сразу ответил, также разглядывая ее, подсвечивая при этом.

– Крысы.

– Вы на занятия пришли? Как ваша фамилия?

– Моя фамилия Мнвинду. Пришел на работу.

– А-а. А кем вы работаете, не электриком?

– Могу. Но вам не электрик нужен. Вам я нужен.

Это было абсолютной правдой.

На следующий день он пришел уже в халате санитара на занятие в группе и, несмотря на ее бурные протесты, занял место на гимнастической скамье в углу и неотрывно наблюдал, как 45 минут оздоровительных упражнений она извивалась, гнулась и подпрыгивала. Еще через день он позвал ее из зала в коридор и показал в дальний угол коридора лечебницы: там словно большая перекрученная серая змея из тысячи крыс, посверкивая множеством вкраплений-глаз, ползла из откинутой крышки распредкоробки по стене, полу, дивану, подоконнику в приоткрытое окно – и не было этой темно-серой змее конца. Был слышен писк, ровный и звонкий перестук когтей.

– Они уходят совсем, – сказал Римме ее будущий муж и положил ей руку на плечо.

Она испытала тепло и холод. Холод восторга и тепло тошноты.

Константин Жнец.

Можешь нарисовать дождь?

Придумывание способа казни для своего обидчика в минуты боли – занятие, конечно, отвлекающее, но пока боль не слишком. Но кому желать казни? Он оказался здесь, в этом городе, в среде, с самого начала бесконечно благоприятной.

Начать с того, что, житель мегаполиса по рождению, Жнец совершенно не понимал стремления народных масс страны к остоличиванию, особенно в те годы, на которые пришлось его взросление. В конце 80-х еще недавно образцовые московские витрины пустели или заполнялись однообразными банками, например, горчицы, а улицы из-за частой, но удивительно однообразной смены вывесок напоминали воткрытую тасуемую шулером карточную колоду.

Беспокойство родителей во время поступления Жнеца в архитектурный по поводу его слабого рисунка оказалось напрасным – конкурса в тот год не было. Или, может быть, конкурс в пять человек на место никто конкурсом не считал.

Вообще, ничего прежним образом не считалось, ничего не было всерьез: главным было ниспровержение авторитетов, разгон застоявшейся крови. Герой тех дней седовласый коммунистический пастырь, разом отрекшийся от веры, которой служил всю жизнь, грудью прокладывал теперь дорогу всем нарушителям правил. Вирус декаданса, и так витающий под академическими сводами творческих вузов, поразил теперь не только студентов и студенток, но преподавателей, в том числе так называемых общих дисциплин. Преподаватель философии, например, приводил на лекции известного телеведущего-заклинателя, который молча транспортировал содержание лекций в головы студентов. На занятиях математикой огромная аудитория смотрела видеолекцию на экране небольшого телевизора. Походы в академические музеи по истории искусства заменили на созерцание живых фигур, исполняющих роли великих художников, или их персонажей, неизменно ободранных, местами заголенных, это являло собой новое неформальное искусство.