Александр Курмузаков - Тень ивы

В вагончике Катя появилась в ту ночь под утро, когда затихло радио, смолкли негромкие разговоры на сон грядущий, легла, не раздеваясь. Костя, казалось, слышал ее дыхание, не перекрывемое даже мощным храпом Ничегова.

Вот он и стал слушать, смотреть, чувствовать – как она, что она. Идет в монастырскую баню, куда мужики пускали ее первой на свежий пар, натаскав в огромный бак воды. Поднимается на козлы под своды церкви, не мешкая из-за длинного платья. Чистит рыбу, которой угостили монахи, перекладывает ее крапивой и солью от мух. Стирает простыни и рубашки с мостков на речке Сытьва. Но главное – работа по чистке сводов: видно было, что все остальное – лишь предвкушение удовольствия от корпения над светлеющими день ото дня фресками.

– А вот это, Катя, кто рядом с Иисусом?

– А это и не Господь вовсе, ты что. Это пророк Исайя, Господь с тобой! А правее –Иеремия, тут их место.

– Ну не знаю я их брата, потому и спрашиваю.

– Вот потому и усердия в тебе нет.

– Есть во мне усердие, Катя, есть. И скоро ты в этом убедишься.

Ни тени улыбки в ответ. Мягчела она к нему только в тот момент, когда он расспрашивал у нее об особенностях стиля и техники автора росписи.

– Фон светлый, вот здесь видишь, охра на складке одежды. Она – основной тон, а более темный положен сверху. От этого весь тон плащаницы светится, видишь?

– Ну, прием-то известный!

– От них и известный.

Подобные разборы проходили к огромному удовольствию Жнеца, он снова загорелся работой и даже во времена, когда они перешли к клеям и растиранию красок, не удовлетворялся только этой работой, а ходил на этюды – то в поле, то на монастырский двор, то на речку. Замечал, что Катя радовалась, когда видела его с этюдником.

Как-то в редкий в то лето жаркий день, когда сох проклеенный в очередной раз фресковый слой, Жнец стоял на берегу речки и писал поверхность воды, красиво лежавшую в тот день из-за сильного южного ветра.

И увидел, что в стороне, за взлетающими ветвями склоненного над поверхностью ивового дерева, виднеется заходящая в воду фигура девушки, в чем-то созвучная этим тонким ивовым ветвям с их белым налетом, их гибкостью. Подробностей голого Катиного тела – а это была она – Жнец не заметил, но, перебарывая в себе любопытство, решил уйти, чтобы Катя не заметила, что он заметил.

И позже был вознагражден тем, что смотрел на это замечательно красивое тело столько, сколько хотел, и тогда, когда хотел.

Он, пересилив смущение, как-то попросил ее позировать ему обнаженной, а она легко согласилась, взяв с него обещание, что и он будет позировать ей тоже. И хоть Жнец был уверен, что этот обмен точно не равноценен, он не знал, что уже любим этой очень закрытой девушкой, по причине, слишком распространенной среди рисовальщиков. Она любила его работы, которые перебирала каждый день в углу вагончика в его дорожной папке, опустившись перед ней на колени. Поэтому для нее и сама возможность быть написанной этим человеком на картонном листе значила гораздо больше, чем возможность обнимать его, целовать, ласкать, не обращая внимания ни на его, ни на свою наготу. Что скоро и последовало.

Это была пастораль с прогулками по лугу, с переглядками во время тяжелого, цементирующего все тело стояния на лесах, заходов в церкви Архангельского монастыря, экскурсий в грязный и сонный Новогорск, куда ни огонь ни пепел политических вулканов столиц не долетали. Имеется в виду, что в гостиницу (дом колхозника) по-прежнему селили по паспортам. А лето было дождливое, и потому все прогулки по этим местам приводили под какую-то крышу, чаще без стен, где и происходили их очень страстные и по счастью очень короткие соития, потому что иначе быть бы им замеченными и преданными позору и изгнанию.

К открытиям Жнеца в Катином характере относилось в особенности то, что Катя, начинавшая и заканчивавшая день молитвой в младшей из церквей монастыря – Троицкой, нимало не смущалась занятиям любовью при святых ликах, в том числе и в часовне, которую они реставрировали.

Как потом прояснилось: бывают занятия любовью, бывает секс, сексование , как говорят братья-славяне, – это было, скорее, эскизом к занятиям любовью. Обещанием настоящего. Так, во всяком случае, казалось тогда Жнецу. Потому что все в этот месяц было неразделимо: их совместное рисование, ее совершенно бесстыдное и потому очень детское позирование, ее пересказы библейских историй, их ночные купания под моросящим дождем, горячие сплетения при всяком уединении, глубокий сон в вагончике, будто бы по возвращении брата и сестры в дом строгого отца.

По приезде в институт все это стало неважно, важным оказался результат: рисунок и живопись Кости «запели». Феликс Мамбустов, один из самых легендарных преподавателей и вместе с тем знаменитых дизайнеров, тогда уже не боявшийся именовать себя этим словом, посмотрев выставку летних работ студентов, пригласил Жнеца поучаствовать с его работами в Италии на выставке-продаже «Эль Хуматторе».

– Шесть «нюшек» для биеннале в Кортина Д'Ампеццо, коллега, – сказал Мамбустов, когда вскоре после первого сентября секретарь деканата привела Жнеца на кафедру промышленного дизайна по вызову «мастера».

– Только обнаженная натура? – спросил Жнец, поднимаясь от радости.

– «Эль Хуманите» – человек, это тема биеннале, но, уверяю вас, э-э-э…

– Костя…

– Константин… Э-э-э…

– Жнец.

– Константин Жнец! Пейзажи тоже хороши. Но тема – про человека. Едете?

***

Все решилось стремительно – и с занятиями, и с домом, повсюду витало волшебное слово «Италия», которое оправдало все обещания, в себе заключенные.

Он вернулся из Кортины д’Ампеццо, одетый и пахнущий так, что за версту было понятно: художник, процветающий. За ним тянулось целое купе аппаратуры: от видео и только-только появившихся цифровых дисков до суперзвучной акустики. Все его работы продались через лучшего агента всех самых именитых художников СССР Рудди Хаббе, а это означало, что имя агента теперь служит подтверждением высоких кондиций самого Жнеца.

И вот по ходатайству молодежной секции союза художников мэрия выделяет Жнецу в общаге ГПЗ-1 5 5 Государственный подшипниковый завод номер 1. мастерскую, он загружает ее своей оглушительной и ослепительной аппаратурой, туда приезжает снимать его и его работы телепрограмма «Зэ Лук», и его новогорские холмы и перелески, купола и стены видит вся страна. Ему заказывает написать портрет сверхмодная певица Аша Юнкова – конечно, в обнаженном виде. За ней приходят еще какие-то модные и сверхмодные люди, в основном молодые девчонки, которым кто-то сказал, что они – режиссеры и поэты, певцы, певицы, художники и художницы.