Виктор Татаринов - Без права на ошибку

На этом разговор оборвался. Возвращались прежним порядком: впереди с дровами — Студент, сзади налегке — Курчавый.

Вскоре в печи-голландке с веселым потрескиванием загорелись березовые дрова, потянуло теплом. Студент повесил шинель на спинку стула около печки.

Скоро Курчавого разморило. Он расстегнул рубаху, уронив отяжелевшую голову на грудь, зажмурился и захрапел. Студент тем временем подмел пол, протер грязное, засиженное мухами стекло фонаря, согрел в большом жестяном чайнике воду, промыл засаленный стол.

Вдруг на крыльце заскрипели половицы. Курчавый тут же вскочил, протирая воспаленные глаза. В избу вошел Ростовский. В дверях, сбросив на пол тяжелые тюки, сгрудилось человек десять. Это были, видимо, те, что ходили с ним.

— Курчавый, накрой стол, чтоб по бутылке на нос. Не скупись, чертова кукла! — весело распорядился моряк.

Большой стол из угла вытащили на середину. На него выставили водку, галеты, красную рыбу, мясные консервы, свиной окорок, и пшеничный хлеб. Постепенно комната заполнилась разношерстной компанией.

По настроению хозяина можно было заключить, что ватага вернулась с удачей. Он сам громко смеялся, хлопал по плечу всякого, кто подворачивался под руку, и много-много говорил, вставляя беспрестанно то украинские, то жаргонные слова.

Курчавый и Студент сидели рядом с атаманом.

— Хлопцы! Будемо сегодня гужеваты. Выпьемо, щоб дома не журылись, щоб в «малине» полный был покой, щоб не был нужен нам конвой. — Моряк поднял до краев наполненный стакан и выпил до дна. Все последовали его примеру, затем набросились на еду. Слышался только стук деревянных ложек, скрежет жести вскрываемых банок с консервами и чавканье.

— И кто это додумался голландку затопыти и надраить палубу? — Хозяин пустил струйку дыма в лицо Курчавого. — Уж не ты ли, помощничек?

— Я не быдло. Интеллигент выдрючился. Дурака работа любит.

— Тебе, хмырь, до дурака еще дорасти трэба. Ось ба-чите, хлопцы, яка голова! Мало дило, а одно удовольствие, уют придает. Яка приятность, маслом по сердцу! Молодца! — Ростовский обнял Студента.

«Молодца… Голова… Маслом по сердцу, — сердито подумал Студент, — а охрану, небось, все-таки не преминул приставить. Такому пальца в рот не клади, хитер бес. На словах — одно, а на деле…»

Между тем пьяное застолье набирало силу. Курчавый сиплым, как у охрипшего петуха, голосом запел любимую песню Ростовского. В угоду своему хозяину он вставлял в нее, как ему казалось, украинские слова:

Ростовский закрыл певцу рот ладонью:

— Будя. Из тебя хохол, как из меня тяж.

Он о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг спросил:

— На часах у нас кто?

— Рябчик с Серым, — ответил Курчавый.

— Добре! А ну, наддай еще смирновской, пусть лакают.

— А что споет нам новенький? — Ростовский повернулся к Студенту.

— Подпоешь — спою.

— Мне медведь на ухо наступил. Братва подхватит, если песня стоящая. Спой что-нибудь, люблю песни.

— Ладно, попробую.

Ростовский постучал ножом по пустой бутылке:

— Ща! Прекратить хай! Послушаем новенького, что он за соловей.

«Малина» притихла. Только Красюк похлопал в ладоши, кривляясь и повторяя:

— Просим! Просим!

Студент, ни на кого не глядя, как будто для него ни избы, ни людей вокруг не было, с какой-то тоской в больших серых глазах начал тихим-тихим, но густым голосом:

К судьбе таежного беглеца сочувственно отнеслось все пестрое застолье. Вот уже песню подхватили еще несколько голосов, она негромко, но уверенно набирала силу. Даже атаман беззвучно шевелил губами и повторял бередящие душу слова:

Песня взбудоражила его. Он схватил стакан и выпил не отрываясь.

Когда песня дружно заканчивалась, атаман вдруг вскочил. Уставился на зеркало, что висело напротив. Увидел в нем свое отражение, закричал: — Стоп!.. Курчавый! Решай его! — Моряк ткнул пальцем в сторону зеркала.

Курчавый ошалело вытянулся перед Ростовским и не мог уразуметь, что именно от него требуется. Почему — решать? Кого решать?

Но Ростовский так же неожиданно вдруг обмяк, помутневшие глаза прояснились, пошатываясь, он тяжело опустился на место и прижал к себе Студента:

— Складную песню пел, кореш, тоскливую, но не выдуманную, житейскую. Душу зацепила. Эх, анархия, не миновать тебе плахи… Сколь кобылке не прыгать, а быть в хомуте… Проводи меня, спать хочу. Спать и не просыпаться…

Неуклюже поправляя за поясом маузер, Ростовский в сопровождении Студента удалился в свою спальню.

Веселье оборвалось, но галдеж не утих. Стараясь перекричать один другого, каждый говорил о своем. Красюк и Серый, сменившиеся с караула, о чем-то горячо и зло спорили. Мало-помалу в их спор ввязались остальные. И вот Красюк, схватив бутылку, ударил ею Серого по голове. В ответ тот выхватил из-за голенища сапога финку. Красюк, отступая, смел под ноги Серому посуду со стола. В драку никто пока не вмешивался.

— Прекратить! — зычно крикнул Студент, но его будто не слышали. Тогда он выхватил револьвер, поднял его над головой и нажал на спусковой крючок. Однако выстрела не последовало. Он нажал еще и еще — снова осечка.

«Должно быть, патроны отсырели», — пронеслось в голове. Студент с досадой сунул револьвер в карман.

В это время в дверях спальни показался Ростовский с маузером в руке. Кто-то крикнул: «Полундра!» В тот же миг раздался выстрел, а за ним — окрик хозяина.

— Что за балаган?! Прекратить! Всем — спать!

Когда все разошлись, Ростовский удалился в свою спальню. Из часов выпрыгнула кукушка и прокуковала пять раз.

Прошла неделя с той ночи, как Студент появился в гнезде анархиста Ростовского. За ним был установлен негласный надзор: из дома его не выпускали и не брали ни на одно дело, несмотря на его постоянные просьбы. Излишняя настойчивость могла показаться подозрительной, а потому он решил впредь не торопить события.

Однажды Ростовский, вернувшись, должно быть, с неудачной операции, раздраженно бросил Студенту:

— Рыщешь, рыщешь, как волк, в холод и слякоть, а некоторые посиживают себе дома и задарма сыты.

— Если ты это обо мне, то напрасно, — обиделся Студент. — Без работы, а не от работы кони дохнут. Давно прошусь, но все милости не дождусь. Сам определил меня в поднадзорные. Разве я не вижу, что твои прихвостни глаз с меня не спускают?

Ростовский рассмеялся:

— Ты про такое слыхал: не щади врага, сбережешь себя?