Константин Фарниев - Следы остаются

Пока капитан читал письмо, Мякишин-старший сидел, грузно привалившись к спинке дивана. Он не задал нежданному гостю еще ни одного вопроса.

Капитан сложил письмо. Не зная, как быть дальше, он тянул время. То ли все рассказать старшему брату, то ли и здесь покривить немного душой для пользы дела. К счастью, старики отсутствовали. Замятин знал, что Василий Федорович заслуженный шахтер, возглавляет передовую бригаду на шахте, фронтовик, прошел всю войну от начала до конца, коммунист. Одним словом, это был человек, которому можно было открыть правду.

— Так, чем мы обязаны, так сказать, вашему визиту, Анатолий Антонович? — нарушил молчание Мякишин-старший. — Насколько я в курсе дела, милиция так просто людьми не интересуется.

— Я отвечу на этот вопрос, Василий Федорович, немного позже. Что вы можете сказать о своем младшем брате вообще?

— Ничего хорошего, — угрюмо сказал хозяин, — хотя вроде бы о мертвых плохо не говорят. — Василий Федорович испытующе посмотрел в глаза гостю. — Скверный он был человек. Позорил семью. Правду говорят, — горько усмехнулся он, — в семье не без урода. Шахтеры мы потомственные, а он… Школу бросил в седьмом классе. На шахту идти отказался. Я, мол, не желаю быть рабочей скотинкой. Пошел в кулинарную школу. Учился, правда, хорошо, ничего не скажешь. А потом в ресторан послали помощником шефа. И пошло: пьянки, бабы, приводы в милицию. Чуть было не засадили. Из уважения к нашей фамилии осудили условно.

Василий Федорович помолчал, как бы вспоминая что-то. А потом сказал:

— Ненавидел он меня, да и не только меня. Всех нас. Презирал. Мол, дураки вы все — вкалываете и жизни никакой не видите. И откуда у него это бралось?! — Василий Федорович замолчал, как бы ожидая реплики гостя, но Замятин решил молчать.

— На волоске висел — вот-вот должны были посадить. А тут война. Ну, все и перевернулось. Мы с Виктором сразу ушли добровольцами, потом забрали и его. Отец писал, что плакал он — не хотел идти на фронт. Вот и все.

Замятину нравился этот человек и тем тоскливей становилось от мысли, что рано или поздно придется нанести ему тяжелый удар.

— Не переписывались вы с ним во время войны?

— Куда там — будет он нам писать, гнида паршивая. Через отца все узнавали. Прорвался он-таки к кухонному котлу, чтоб шкуру не попортить, наверно, да жрать вдоволь. Уж это он любил.

— Писем никаких больше не осталось?

— Ничего. Все отец спалил. Скульня там была и больше ничего. Стыдно было читать. Вот отец и палил его письма. Он у нас старик правильный.

— А это как осталось? — кивнул капитан на письмо.

— Старуха не дала. Мол, посмертное, не берите грех на душу. Вот и не взяли — оставили, — криво усмехнулся хозяин.

— В письме его почерк?

— Его.

— Никто не интересовался им за все эти годы?

— Звонила какая-то женщина лет пять тому назад.

— По междугороднему?

— Да нет — отсюда звонила. Интересовалась, есть о нем известия или нет. С отцом говорила.

— Не сказала, кто?

— Нет. Мало у него их было, что ли, баб этих? Уж не живой ли он? — подозрительно глянул на Замятина хозяин.

— Вам знаком этот человек? — Замятин протянул Мякишину фотографию лже-Спиридонова.

Василий Федорович потянулся к серванту, достал очки. Рука, в которой держал фотографию, вдруг задрожала, и он положил ее на стол.

— Живой, значит. — Голос Мякишина был на удивление спокоен и тверд. — Вывернулся, подлец. Постарел, шельма, погрузнел, а был стройненький, как тополек. Любил покрасоваться. Только вот откуда извещение о смерти? Впрочем, — махнул он рукой, — это такой подлец, что мог и сам… — Василий Федорович снял очки, осторожно положил на стол фотографию.

— Если мать увидит… — Лицо Мякишина покраснело, стало угрюмым.

— Я думаю, матери показывать эту фотографию не стоит.

— Правильно! — оживился Мякишин. — Умер он для нее и пусть таким будет. Любила она его, подлеца, не выдержит ее сердце.

— Пусть все останется между нами, Василий Федорович. Дело в том… — И капитан вкратце рассказал хозяину о цели своего приезда в Караганду. Мякишин слушал молча и очень внимательно.

— И что же теперь будет? — спросил он, когда Замятин замолчал.

— Теперь вам нужно будет поехать со мной.

— Зачем? Я не желаю его видеть!

— Надо, Василий Федорович. Без вас мы никак не обойдемся… Дело в том, что он скрывается под чужой фамилией и только вы поможете доказать, что он Мякишин — ваш брат.

— Вот оно что, — протянул Мякишин. — Ну ладно, — вздохнул он. — Я сделаю все, что нужно, только очень прошу вас, больше никому ни слова. Не за себя боюсь, за стариков. Известные мы здесь люди, понимаете. Не вынесут они этого позора.

— Обещаю. — Замятин встал. — Я сейчас в аэропорт за билетами. Думаю, долго мы вас не задержим.

— У меня отгул двухнедельный. Так что время терпит. Вы мне позвоните, когда подъехать к самолету.

Замятин кивком головы попрощался с хозяином и вышел в прихожую. Билеты удалось достать на ближайший рейс. Из Карагандинского управления он позвонил Поленову.

— Очень хорошо, — выслушав его, резюмировал тот. — Забирай с собой Мякишина, а мы уже вызвали брата Спиридонова. Боюсь, что одними легкими кавалерийскими атаками мы не прорвем оборону двойника. Без тяжелой артиллерии не обойтись. Ставка у него слишком крупная и неясностей уйма. Если сам не расскажет, нужно годы убивать на проверку. Боюсь, что Ровнова в его деле пятое колесо в телеге. Заварил ты кашу, капитан, густую и вязкую — ни ног, ни рук не вытащишь.

Замятин улыбнулся и положил трубку. В голосе полковника звучало явное одобрение. В самом деле, кашу он заварил густую. Кто мог подумать, что это дело получит такое длинное продолжение.

За час до вылета Мякишин был уже в аэропорту. Места в самолете у них были рядом. Замятин все порывался расспросить спутника о нем самом, об их шахтерской семье, но не решался, боясь, что эти расспросы Мякишин истолкует в дурную сторону.

Василий Федорович сидел у иллюминатора, полуотвернувшись от своего спутника. Глаза его были закрыты, но он, конечно же, не спал. Замятин сперва читал газеты, а потом решил вздремнуть.

— Я вот что не могу понять, — неожиданно обернулся к спутнику Василий Федорович. — Еду я к брату, которого считал погибшим и который оказался жив, и ничего — пусто у меня здесь, — постучал он по груди. — А ведь все-таки брат, одна кровь вроде бы. Как это получается? — Василий Федорович помолчал. — Все-таки, кажется мне, что главное не то, кто тебе этот человек: брат или еще кто, а как он жизнь свою проживает, как живет он среди людей.

— Кто его знает, Василий Федорович, не все так рассуждают. Ведь ситуации возникают самые неожиданные. Но если затрагивается что-то для нас большое и святое, то мы в таких случаях в основном бываем одинаковыми.