Константин Фарниев - Следы остаются

— Ну ладно, там договоримся. Ты мне позвони сразу, как там обернется все.

— Хорошо.

В санаторий приехали в полдень. Здесь было тихо и безлюдно. Отдыхающие уехали на экскурсию. Капитан попросил Георгия Максимовича под каким-нибудь предлогом пригласить в кабинет Ровнову. Колесникова он пока оставил в красном уголке.

Увидев в кабинете врача незнакомого мужчину с сумрачным строгим лицом, Ровнова невольно положила руку на сердце. Ноги у нее сразу стали ватными, и она почти упала на стул.

— Что с вами, Лидия Сергеевна, на вас лица нет! — искренне воскликнул врач и подал ей воды.

Ровнова жадно сделала несколько глотков. Врач вышел. Когда она оторвала взгляд от стакана, то увидела на столе золотой перстень.

— Вам знакома эта вещь? — Голос у мужчины был глухой, без всякого выражения.

Ровнова медленно поставила стакан на стол. Сзади отворилась дверь. Женщина невольно ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Советую вам не запираться, Ровнова. — Голос незнакомца вернул ее к действительности.

«Нужно защищаться, — мелькнуло у нее в голове. — Ничего страшного пока не произошло».

Ровнова выпрямилась на стуле и даже попыталась улыбнуться. В лице ее не было ни кровинки.

«Будет защищаться», — огорченно подумал Замятин.

— Вы извините меня… сердце… пошаливает. Я… даже не поняла о… о чем вы спрашиваете. Сама не понимаю… что со… мной приключилось. — Голос у Ровновой был грудной и очень приятный. Правда, сейчас он немного дрожал, но это была уже игра.

— Я говорю, знакома вам эта вещь?

Капитан протянул женщине перстень. Та было потянулась к нему, а потом отдернула руку. Лицо ее выразило откровенный страх.

— Первый раз вижу… Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Инспектор уголовного розыска Анатолий Антонович Замятин.

— Очень приятно, Анатолий Антонович. — Ровновой удалось даже улыбнуться.

— Так вам незнакома эта вещь?

— Первый раз вижу, — повторила Ровнова.

— И Зобина вы не знаете?

— Какого Зобина? — недоумение женщины было искренним.

— Которого хотели убить здесь, в санатории.

— Как! — воскликнула Ровнова. — Он жив?!

— Представьте себе, жив.

— Слава богу! — неожиданно перекрестилась Ровнова и облегченно вздохнула. Лицо ее при этом выразило искреннее удовлетворение.

Капитан несколько опешил от такого резкого поворота в допросе.

— Вы в самом деле рады, что он остался в живых?

— Конечно, пусть живет на здоровье.

— Ну, а Спиридонова вы тоже не знаете? — неожиданно спросил капитан, пуская в ход свой последний козырь в этой трудной для него игре.

Ровнова вздрогнула и сразу как-то обмякла. Лицо ее потускнело. Она опустила голову. В пышной, хорошо уложенной прическе не было видно ни одного седого волоса. «Красит, наверное», — совсем некстати подумал Колесников.

В комнате повисло гнетущее молчание. Замятин видел, что его удар попал в цель. Нужно было наносить следующий, но он не знал, как это сделать. Женщина, сидевшая против него, возбуждала жалость.

— Слушайте меня внимательно, Лидия Сергеевна… — капитан помолчал.

Ровнова подняла голову и тут же опустила ее. В глазах ее Замятину почудилась мольба. Это подтолкнуло его продолжить разговор в мягком, доверительном тоне.

— Если на вашей совести нет тяжких преступлений, если в вашем прошлом нет ничего такого, что достойно суровой кары, если вы… Одним словом, мы знаем Спиридонова, знаем, что это за птица, знаем, что вы около 20 лет прожили с ним в Якутске, как законная жена. Мы даже знаем, что он совсем не Спиридонов. Вам знаком этот перстень?

— Да, — тихо ответила Ровнова. — Этот перстень принадлежал Вольдемару.

— Кто такой Вольдемар?

Женщина подняла голову. Глаза ее были полны слез. Колесников налил в стакан воды. Она вяло отвела его руку со стаканом.

— Вольдемар — это Спиридонов.

— Вам известна его настоящая фамилия?

Женщина покачала головой.

— Все звали его Вольдемаром.

— Кто и где?

— В Минске… В гестапо…

— Он что, служил там или как?

— Служил, — со странной интонацией произнесла женщина. — Я никаких преступлений не совершала! — вдруг воскликнула она и упала головой на стол. — Это все война, будь она проклята!

— Тихо! — строго сказал Замятин. — Не нужно нервничать, Лидия Сергеевна. Людей тревожить нельзя. Разберемся, что к чему. Выпейте воды и успокойтесь.

В комнату заглянул врач. Ровнова в это время пила воду.

— Извините, Георгий Максимович, мы скоро закончим. — Врач закрыл дверь.

— Так вы познакомились с ним в гестапо?

— Не-ет, — протянула Ровнова. Голос у нее стал сдавленным и глухим. — Когда меня в сорок втором угнали в Германию, я попала в офицерский дом терпимости в Минске. Жить хотелось, — простонала она. — Если бы я знала, какой ценой придется потом платить за эту жизнь… Там в сорок третьем году я познакомилась с Вольдемаром.

— Он гражданским был или как?

— Кто его знает, ходил в гражданском.

— И его пускали в офицерский дом терпимости?

— Он был там всего один раз. Повар у нас заболел в тот день, вот он и был за него. Русский человек все-таки, я к нему и потянулась. — Ровнова, всхлипнув, закрыла лицо руками.

— Успокойтесь, Лидия Сергеевна, и расскажите все, как было. Главное — не бойтесь нас.

— Хорошо, — подняла голову Ровнова.

Вольдемару удалось перевести ее из дома терпимости в гестаповскую столовую, где он работал поваром. Она работала официанткой. Начальник гестапо разрешил им жить вместе. В полуразрушенной части здания, к которому примыкало гестапо, они нашли целую комнату. Однако ночевал он дома очень редко. Приходил утром смертельно уставший и сразу же валился спать. Скоро она узнала, что он принимает участие в допросах арестованных. Нет, не в качестве переводчика, хотя немецкий язык он знал сносно — нахватался в лагере, где пробыл несколько месяцев. Каким образом ему удалось вырваться оттуда, ей неизвестно. Перстнем своим он очень дорожил. Говорил, что ему подарили его за большие заслуги и за большое мужество. Однажды, когда он спал — она работала во вторую смену — из кармана его брюк вывалился окровавленный кастет. Потом она спросила у него, что это за штука. Он похвалился, что этим кастетом он одним ударом может отправить человека к праотцам и что ни один из тех, с кем он имел дело, не ушел живым. С тех пор она начала его бояться. В его присутствии она испытывала ужас. Он ее любил. По крайней мере, относился к ней очень хорошо. Жили они совершенно изолированно от внешнего мира.

В начале сорок четвертого года один из отделов гестапо перевели в Ригу. Взяли с собой Вольдемара и ее. Там строили какой-то секретный объект. Охрана почти сплошь состояла из офицеров и унтер-офицеров. Она работала в столовой официанткой, он — поваром. И здесь она не видела его ночами. Наверно, он и здесь занимался тем же. Заключенных в лагере было мало — человек двести. Все они были обречены. Они, конечно, знали и ее, и Вольдемара. Однажды ночью он пришел весь в крови. Оказывается, заключенные устроили засаду. Его могли убить, если бы не часовой. Заключенные разбежались. А наутро не досчитались двух. Во время потасовки с руки Вольдемара кто-то сдернул перстень. С тех пор он озверел совсем. Теперь ни одна акция не проходила без его участия. Однажды она видела в окно, как он расправился с заключенным. Подошел к нему незаметно и коротко ударил кастетом в затылок, как боксеры бьют в живот. Он все надеялся найти свой перстень, но кто-то из заключенных сказал ему, что перстень остался у одного из тех, кто сбежал из лагеря. С тех пор он потерял покой. Потом настало время ликвидации лагеря. Вольдемар пропадал сутками. Заключенные были уничтожены все до одного. Потом гестаповцы бежали, бросив их с Вольдемаром на произвол судьбы. Вольдемар сказал ей, что он ничего не боится, потому что у него все чисто. Единственное, что его страшит, это встреча с человеком, который сбежал с его перстнем.