Андрей Терехов - Волк в ее голове. Часть III

Обречённо постонав, я убираю сотовый в карман, хватаю Диану и тащу в комнату, к ноутбуку.

– Чего? – Она вертится туда-сюда, растерянно оглядывается.

Я поворачиваю её голову к мерцающему в темноте экрану и тыкаю в него указательным пальцем – так сильно, что подушечка пальца немеет, а ноут отклоняется назад и с лёгким стуком возвращается в вертикальное положение. Диана морщится.

– А это, – я грохаю на стол раскуроченную коробку с индийским слоном, – десерт от моего бати. Наслаждайся.

Я жду, пока Диана не прочитает первые строчки статьи, и с истошно бьющимся сердцем выхожу в коридор.

Кучка «имени Вероники Игоревны» никуда не делась. Кучка ненужных вещей, которые словно бы пытаются что-то сказать, но не могут.

Желудок в очередной раз булькает и присасывается к позвоночнику.

Я с лязгом, с досадой захлопываю входную дверь, топаю на кухню. Ревизия запасов приводит к неутешительным итогам: шесть банок тихоокеанской консервированной макрели, пакет жёлтого полосатика и нескончаемая коробка шоколадных батончиков «Сникерс».

Покачав в руке увесистую макрель, я запендюриваю её обратно в ледник под подоконником. Плескаю в сковородку растительного масла сантиметра на два и ставлю её на плиту. В кастрюльке замешиваю блинную смесь, вываливаю в ней батончик. Масло вовсю шкварчит, плюётся, я накрываю сковородку и убавляю газ. Синеватое пламя облизывает чугунные бока и уносит меня куда-то в Афган, а из него – к статье об анонимных исследованиях и к садо-мазо фотографиям.

В чем связь?

В самой Веронике Игоревне, которая вмещает в себя эти слои, подобно бесконечной, непостижимой вселенной?

Телефон в кармане кукарекает.

Чувствуя невнятную тревогу, я проглядываю меланхолическое сообщение Валентина и покрываю смесью ещё три сникерса. Вилкой опускаю батончики в масло и жду, когда мои жертвы обжарятся до золотистой корочки. По кухне расползается душный, сладкий аромат выпечки. Я вытаскиваю пирожки по одному, гордо оглядываю и обсыпаю сахаром.

– Скучала по этому, – доносится из-за спины голос Дианы.

От неожиданности батончик выскальзывает из моих рук, с тяжёлым стуком таранит блюдце и плюхается на светло-бирюзовую скатерть.

Отлично. Отлично! Ещё одно жирное пятно на моей репутации. Что бы я без него делал?..

– Блин!.. Обязательно говорить под руку?

Диана – куртку она сняла и осталась в камуфляжных штанах и футболке с кровавым осьминогом – виновато улыбается и пинает новенький линолеум «под дерево».

– Бывает и хуже.

– Да ладно? – Я запихиваю пирожки в ледник. В лицо пыхает холодом и запахом мёрзлой рыбы. – Хуже, чем анонимные исследования на миллион рупий? Хуже, чем плётки-наручники? Хуже, чем избиение человека до реанимации?

Диана опускает взгляд, складывает руки на груди. Сердито качая головой, я достаю остуженные пирожки, стукаю тарелкой о стол и хватаю один. Разгрызаю. Зубы ломит, язык сковывает морозом и сладостью.

Диана со скрипом отодвигает светло-бирюзовый стул и садится рядом. Берет двумя руками запечённый сникерс и с хрустом вырывает кусище. Так, наверное, гиена вырывает мясо из добычи.

– Ты боишься смерти? – спрашивает она.

Обжаренный шоколад встаёт поперёк горла. Я с громадным усилием проглатываю комок и говорю, имея в виду отца Николая:

– Напиши ему письмо с извинениями. А там… Раньше надо было думать.

– Без пыток, без боли? Только выключение?

– На секундочку, у тебя диабет.

Диана облизывает жирные, с искрами сахара пальцы, берет новый пирожок и продолжает о своём:

– Обычно это как фоновый шум. Все ведь… «того». Чего про это думать? Обычно даже не замечаешь, а потом страшный сон, или человек ночью стоит за твоим окном… и шум такой, будто солнце тускнеет в облаке… в шуме… не знаю.

По моей спине проползает озноб. Я нервно перекатываю языком орешек из батончика – с одной стороны челюсти на другую. Хр-рум.

– К-какой человек?

Диана нахмуривается и медленно опускает пирожок в тарелку. Дёргается и резко выходит из кухни.

– Ты че?!

– Подумала, – раздаётся из коридора.

– О чём?

Словно разорвав невидимую преграду и вырвавшись из разума Дианы в нашу реальность, надо мной нависает что-то гигантское, ледяное, колючее.

«О смерти»?

Диана «о смерти» подумала? Или об извинениях?

Аппетит пропадает. Я хмуро оглядываю пирожки и на свинцовых ногах иду в прихожую.

Диана на корточках рассматривает мятый конверт: посреди марки распустилась шеренга альпийских цветов, жёлтых, розовых и белых. Печати тут, печати там – не письмо, а усталый путешественник, который стёр ноги до мозолей.

Я подхожу ближе, сажусь рядом с Дианой и различаю детали: домашний адрес и ФИО Вероники Игоревны в разделе отправителя. Внизу, в строках для получателя, значится какая-то женщина.

КОМУ: СТЕЖКИНА ВАЛЕРИЯ МИХАЙЛОВНА

КУДА: 6… [ЦИФРЫ СМАЗАНЫ]…101, [СМАЗАНО]…СК, П[БУКВЫ СМАЗАНЫ]ЧИЙ ТУПИК, 4, КВ. 4.

ШТЕМПЕЛЬ ОТПРАВКИ: 29.01.2018, СЕВЕРО-СТРЕЛЕЦК, 166 345.

– Знаешь её? – спрашиваю я и скашиваю взгляд на Диану. Мою щеку согревает её щека, а мой нос чувствует неубиваемый запах ацетона. – Знаешь?

Диана качает головой, и чёрная чёлка съезжает, осыпается на правый глаз. Прозрачно-белые дорожки слез поблёскивают в свете люстры.

Я снова переключаюсь на конверт. С его левого края на металлической скрепке держится бланк «Причина невручения», где размашистая галочка раздирает квадратик «Адресат по указанному адресу не проживает». Пониже красными чернилами перечёркнуто «д. 4, кв. 4».

Четвёртый дом. Четвертая квартира.

Четвёрка на окне кабинета химии.

Диана зажимает край конверта между пальцами и тянет в стороны, чтобы надорвать. Что-то её останавливает – она замирает так на пару секунд, хмурится, наконец, с треском, с усилием разрывает бумагу. На свет появляется аккуратно сложенное письмо: зелёные чернила на глянцевито-белом фоне.

«Здравствуй, мама…» – читаю я начало. Диана ещё сильнее мертвеет лицом, бледные губы вздрагивают и едва-едва приоткрываются при словах:

– Я это не писала.

Мы растерянно смотрим друг на друга и, словно набрав воздуха, читаем дальше.

Здравствуй, мама…

(Первый абзац перечёркнут множеством линий и нечитаем)

Как Зина? Как Максим?

Хотела бы я сказать, что в своих беспокойных снах вижу этот город. Его туманные улицы. Вас, каких-то немых, застывших во времени. Отца. Но это не будет правдой. Никто мне не снится. Ни вы, ни… (окончание фразы зачёркнуто).

Я обещала себе, что вы обо мне никогда больше не услышите, и всё-таки не сдержала собственного обещания. Радуйся! Или злись, это ты лучше умеешь.

Забавно. Это не первый, даже не второй и не третий раз, когда я собираюсь позвонить вам или написать, или приехать к нашему дому, чтобы позвонить в дверь и плюнуть в твоё постылое лицо, но раньше я себя как-то сдерживала. Я до… (зачёркнуты слова) останавливала себя. Сочиняла письмо, кидала в мусорку. Рвала билет на вокзале, набирала наш номер и меняла последнюю цифру. Забывала наш номер. Писала его на бумажке и выкидывала. Учила вновь и вновь забывала, и снова швыряла в мусор все эти билеты, письма и номера.