Марья Цепиш - Позови меня в дождь на речку

Стас лежал рядом со мной в траве. Говорил, смеялся. Хлопал длинными ресницами. Я почти его не слушала. Его голос звуча для меня музыкой без слов. Собиралась с волей и мыслями, чтобы задать ему вопрос, который мучил меня с прошлого года.

− Стас, а тогда, в поезде, ты случайно меня поцеловал?

Знаете, в чем прелесть юного возраста? Вы еще не научились врать. И вам этого еще не хочется. Вы просто живете. Спрашиваете. Отвечаете. Не обманываете и не боитесь спрашивать. Потому что когда впереди вся жизнь, ты ее не ценишь. И не прячешься. И не жалеешь ни себя, ни других. Не потому что ты жестокий и злой, а потому что никаких проблем в мире для тебя не существует. Если бы меня сейчас, в 32 года, интересовало, с какой целью меня неожиданно поцеловал приятный мне субъект мужского пола, я бы не задавала прямых вопросов. Я бы ждала, когда он сам скажет. Ждала, мечтала, думала, сочиняла кучу деталей, слабо относящихся к этому моменту, обманывала себя по полной программе, да так и не дождалась бы от него вменяемого ответа. А тогда, в состоянии юной глупости, спросила.

Стас повернулся ко мне всем телом, улегся на бок и подпер кулаком висок. Зеленые глаза засветились, будто их изнутри стало облизывать пламя костра. Я ждала ответа и смотрела на его губы. Мой взгляд словно прилип к его губам, слегка искривленным в усмешке. Настолько откровенно и бесстыдно я, наверное, выглядела в тот момент, что мне даже стало немножко совестно и неловко. И от этого, судя по горящим щекам, у меня появился румянец. И стало еще более неловко, потому что мои чувства были слишком заметны.

− Сама как думаешь?

Нам по 16 лет. Мы уже не дети. Но и до взрослых еще не дотягиваем. Отношения в старом формате нам обоим уже не интересны, а как его изменить, каким он теперь должен быть, мы лишь смутно догадываемся, путаемся в мыслях, ощущая, как стучит по раскаленным костям грудной клетки неуправляемое сердце. Сто лет друг друга знаем, все привычки и любимые занятия. Но то были будто не мы, а какие-то промежуточные крошечные люди. И вдруг теперь мы встречаемся совсем в другой игре, правил которой еще не знаем.

Но все-таки, даже при этих непростых обстоятельствах, мы не посторонние люди друг для друга. Поэтому я стараюсь сбросить с себя оковы удушливого смущения. И не играю ролей.

− Я надеялась, что это означает, что я нравлюсь тебе.

Стас смотрит мне в глаза. Он спокоен и расслаблен. Я не вижу в его взгляде ни усмешки, ни возмущения. Его не пугают мои слова, он не считает меня распущенной или наглой. Кажется, что именно этого ответа он очень ждал.

− А хочешь еще?

Для чего люди порой задают такие очевидные вопросы? Да, хочу. Безумно, до дрожи в коленях хочу. Да я вообще все это время, все эти школьные месяцы только об этом и думала, как бы еще хотя бы раз ощутить на своих губах его губы. Как только за окном сгущались сумерки, меня охватывало волнение, было сложно занять себя чтением учебников или домашними делами. Я все время думала о Стасе. О летних вечерах, прогулках под звездным небом, когда оба убегали из дома без спроса, когда все спали и не замечали нашего отсутствия. Возвращались мы лишь под утро, до того, как бабушки проснутся, и целый день потом ходили сонными…

Как-то раньше все события, связанные с нашим общением, воспринимались мною иначе. Они просто были, просто радовали, и не то, чтоб не запоминались, но память за них не цеплялась и не перебирала их, а сознание, увязая в воспоминаниях, не отключалось от восприятия настоящего, чтобы снова перенестись в то время, в те секунды, под тот же летний ветер, под тот же нежный взгляд. Может, просто раньше мы были детьми и воспринимали друг друга, как родственников, как дворовых друзей, партнеров для игр. А теперь мы неожиданно и бесповоротно стали взрослыми. Не полностью, всего лишь оказались на начальном этапе, но в нас появилось что-то новое, что навсегда вытеснило все, что раньше жило в детском разуме.

…Ночь в канун одного из важнейших для деревенских жителей праздников – Ивана Купалы. Стас, конечно, как любой мальчишка, смеялся над поверьями и легендами о том, что венок, сплетенный двумя людьми, соединит их судьбы навечно. Но все равно плел вместе со мной косичку из ромашек, потому что я очень этого хотела. В полночь мы вдвоем бросили венок в темную реку, на мгновение белый круг погрузился в воду, затем появился на поверхности и поплыл по течению. Сверчки перекрикивали друг друга. По черной ряби реки прыгал плотный поток лунного света. Было слышно, как ветер качает камыш и шелестит высокой травой. Пахли луговые травы и какие-то цветы, утробно квакали старые лягушки, им поддакивали лягушата помоложе. Атмосферно и апокрифично. Намного более, чем то, что развешано на стенах в галерее.

Мы одни стояли на берегу и смотрели, как уплывает ромашковый венок. Он держал мою левую ладонь, а правой я ухватилась за его правое плечо. Я стояла чуть позади него. Вдруг мне безумно захотелось обнять его сзади. Обеими ладонями я чувствовала его плечи, шею, спину. Будто поверхностно изучала анатомию на живом макете. И это было так нежно, без подвохов и грешных желаний, на которые мы тогда еще были просто не способны.

Стас тогда обнимал меня в ответ. Прижимался всем телом, тоже скользил ладонями по моим плечам, рукам, спине. Мы довольно долго вот так стояли. Прикосновения, вздохи, тепло живого тела, мы обнимали друг друга, а летний ветер обнимал нас обоих. Это происходило безо всяких попыток и желания раздеть друг друга. Нежно и почти по-родственному. Будто мы − две части чего-то единого и способного работать только в полном комплекте, взаимодополняющие друг друга компоненты, которые обмениваются энергией и увеличивают ее друг для друга…

Я часто вспоминала, как странно мое тело отреагировало на тот мимолетный поцелуй в поезде. Дрожь, волнение, обессилевшие руки, внезапные слезы, оцепенение и неясный страх от желания услышать ответы на вопросы: «Для чего он это сделал и что теперь будет дальше?». И вот теперь такая возможность представилась. Повторить, распробовать и узнать ответ.

− Стааас, ты меня смущаешь… − я закрыла глаза ладошками, но они безвольно сползли вниз и ощутили, как загорелись щеки.

Смотрю на него в упор, и сердце от его взгляда будто становится больше, не помещается в положенном месте. Стас смотрит на меня, его улыбка заставляет меня тоже улыбаться. Напряженный момент. Он подсаживается ближе ко мне, проводит указательным пальцем по моей щеке, поджимает губы, кусает их, медленно и плавно двигает ими, будто готовится. Будто замедленная съемка неоригинальной мелодрамы… Его лицо совсем близко, его первый выдох отскакивает от моих губ. Боже, мне надо закрыть глаза? Как вообще все это делается? А вдруг он поймет, что я не умею и даже на помидорах не тренировалась? А если он будет смеяться? У меня еще есть в запасе миллионная доля секунды до того, как он коснется моих губ, может, мне убежать? Просто отпрянуть, быстренько вскочить на ноги и нестись во весь дух домой? Боже, мне страшно и неловко. А вдруг, кто-то сейчас смотрит на нас, скоро об этом будет знать вся деревня, и кто-нибудь доложит нашим бабушкам? Моя бабуля и так строго меня воспитывает, не разрешает надевать одежду, обтягивающую и открывающую грудь, которой год назад не было, а теперь есть. Серьезная у меня бабуля и запросто подзатыльником угостит, если будет хотя бы предполагать, что я веду себя неприлично и не достойно порядочной девушки.