Карина Демина - Танго на цыпочках

Сон смыло моментально… Тимур хотел сказать этой чертовой наркоманке, что… В общем, хотел сказать, все что о ней думает, однако сдержался. Она не стоит злости, она вообще ничего не стоит.

– Выпусти меня.

– Привет. – Салаватов руками пригладил мокрые волосы. Подумаешь, холодная вода, неприятно, но не смертельно, главное, не нервничать. С ней следует поговорить и поговорить спокойно, иначе она не отстанет, а ему всю оставшуюся жизнь придется бегать от вздорной девчонки, возомнившей себя народной мстительницей.

– Выпусти меня! Немедленно!

– Утро доброе. – Тимур даже улыбнулся, Нику прям перекосило от злости.

– Если ты не откроешь дверь, я заору! Прямо сейчас!

– Ори.

Угрозу свою Доминика исполнила. Боже, ну и голос! Ее, наверное, и на Аляске услыхали. Правда сил хватило минут на пять, потом Ника закашлялась, и кашляла она гораздо дольше, чем орала. Тимур успел и зубы почистить, и чайник поставить.

– Чай или кофе? – Спросил он. Вот же хладнокровный сукин сын. Я попыталась взять себя в руки. Сначала, проснувшись в незнакомом месте, я испугалась и растерялась. Наоборот, сначала растерялась, потом испугалась. Место незнакомое, в голове пустота пополам со странными образами. В памяти Лара и Тимур. Тимур и Лара. Тимур.

Он спал в соседней комнате. Лежит на спине, одна рука свешивается с кровати, на темной коже запястья проступают голубые вены, наверное, если прижать палец, можно ощутить, как бьется пульс… А вторую руку он под голову положил, так же спать неудобно, и вообще… И вообще, мне плевать, удобно ему спать или нет. Мне нужно выбраться пока он не проснулся.

Не получилось. Дверь заперта, и ключей поблизости не наблюдалось. Телефон тоже не работает. А мой мобильник где? Не помню… Из моих вещей здесь только перемазанные какой-то вонючей гадостью шорты, в карманах которых царит удручающая пустота, топик, где даже карманов нету, и домашние тапочки.

Скотина! Это он виноват, никаких сомнений, он догадался про письма и похитил меня, чтобы… Не знаю, зачем, но вряд ли меня ждет отдых на Канарах. Ну уж нет, со мною он так просто не справится, отпустит, куда он денется, вот проснется и отпустит. Впрочем, какого черта я должна ждать, пока их величество проснутся? Ковш холодной воды способствовал пробуждению. Салаватов вскочил и даже ругнуться изволил. По правде говоря, разочарована, я ожидала куда более изощренных выражений, а тут какое-то жалкое "твою мать".

Потом я потребовала свободы, но требование было проигнорировано, как и угроза. Тимур вообще был на редкость спокоен. Ничего, скоро от его спокойствия одни черепки останутся.

– Чай или кофе? – Повторил он вопрос.

– Чай. – От крика в горле першило, а от кашля к горлу подкатывала тошнота. Это он виноват. Он вчера что-то сделал, отчего мне так плохо.

– Садись. – Тимур поставил на стол кружку с черным напитком, больше похожим на нефть, нежели, на чай. Это мне? Нет, в моей кружке плескалось нечто более съедобное на вид. Не спрашивая, Салаватов бросил в чай пять ложек сахара. Зачем в чае столько сахара?

– Пей.

Я с сомненьем посмотрела на напиток, я вообще без сахара чай пью, а тут целых пять ложек, он что, издевается?

– Пей. Тебе полезно. После вчерашнего.

Ладно, попробую, горячий сироп успокоил тошноту, и в целом полегчало. Поблагодарить его, что ли? Еще чего. Вчера он напичкал меня какой-то дрянью, а сегодня лечит и думает, будто я сейчас растаю от счастья. Не дождется.

– Поговорим?

Я кивнула. Поговорим. Тимур изменился, старше стал, мрачнее, с него словно шкуру содрали, а под ней вдруг панцирь обнаружился. Плотный такой, зубами не прогрызешь, молотом не пробьешь. Раньше он часто улыбался: Ларе, мне, знакомым и незнакомым людям, просто миру, а теперь что? Сидит, сложив руки на коленях, и меня рассматривает, а на губах – и тени улыбки нету. Впрочем, с чего бы это ему веселится, шесть лет за решеткой, думаю, веселья-то поубавили. И правильно! Мало ему дали! Пусть бы вообще сдох там, как собака, ненавижу!

– Зачем ты это делала?

– Делала что?

– Письма. На вокзале встреча. Это было сильно.

– Не понимаю, о чем ты. – Чай в кружке закончился, оставив после себя гадостный сладкий вкус. Это из-за сахара. С сахара мысли переключились на Тимура. Письма, согласна, я письма писала, но вокзал-то тут при чем? Там я не показывалась, это было бы преждевременно.

– Не понимаешь? Парик. Одежда. Улыбка… Издалека было похоже. Я даже… Я подумал, что… Не важно. Зачем ты это сделала?

– Я…

– Не притворяйся. Это ты, больше некому. Решила свести меня с ума, да?

– Да! – Да, черт побери, тысячу раз "да". Я целых шесть лет представляла себя, как он будет медленно сходить с ума, как сядет на иглу, превратится в грязное, вонючее существо, и, в конце концов, сдохнет в канаве от истощения либо передоза.

Странно, но мои откровения он выслушал спокойно, словно ожидал нечто подобное. Я орала, а Салаватов сидел и молча пил свой чай, похожий на нефть. Как он может оставаться таким равнодушным? Ублюдок!

– Бесишься, – сказал ублюдок, – как кобра, у которой ядовитые зубы выдрали, укусить не можешь, так хоть плюнешь ядом.

– Имею право!

– Неужели? – Он все-таки улыбнулся, но, боже мой, эта его улыбка больше походила на оскал бешеного волка, Салаватов предупреждал: не трогай, не лезь. Да плевать мне на его предупреждения. Не боюсь я его. Я вообще ничего не боюсь!

– Значит, девочка подросла и решила, будто бы имеет право портить жизнь другим людям? Так?

Я решила не отвечать. Принципиально. Не буду с ним разговаривать, все равно не поймет, скажет, «Извини. Я убил твою сестру, но за это заплатил сполна, сколько присудили, столько и отсидел». А объяснять, что меня не устраивает приговор, и что Лара мертва безвозвратно, а он, урод, убивший ее, будет продолжать жить, не хочу. Не поймет. У него своя правда, у меня своя.

– Ладно, – Салаватов потер виски. А у него седина появилась, надо же, он же еще молодой, сколько ему? Двадцать семь? Двадцать восемь? Около того.

– Давай поговорим нормально. Во-первых, я тебя не держу, можешь катиться на все четыре стороны. Во-вторых, убедительно прошу прекратить игру в призраков, я в них все равно не верю. Картину можешь забрать, она мне не нужна. В-третьих, это совет, брось ширяться, до добра не доведет.

– Чего?

– Того. – Передразнил он. – Ширяться прекращай. Нюхать, колеса жрать, вены дырявить, я уж не знаю, чего ты там делаешь.

– Ничего. – Я совершенно не понимала, чего он от меня хочет. Какие вены, какие колеса? Но, главное, Салаватов не собирается меня задерживать, говорит же, что могу идти, куда пожелаю. А вот насчет "оставить" его в покое – это он зря надеется. Ладно, пусть раскусил, пусть план провалился, придумаю что-нибудь другое.