Джон Карр - Ведьмино логово

Когда, извиваясь от смеха, он повернулся ко мне спиной, я его ударил. Я бил и бил, получая от этого удовольствие, даже после того, как он упал наземь. Не могу похвастаться, что к этому времени план действий был у меня уже готов, но он возник тут же, на месте, и я решил использовать семейную легенду Старбертов, в которой фигурировала сломанная шея.

Я сломал ему шею ломом и в сумерках перетащил тело в заросли, подозвав свистом его лошадь.

Легко можно себе представить, какой ужас я испытал, узнав спустя некоторое время, что он жив и хочет меня видеть. Доктор Фелл только что сказал мне, что именно это обстоятельство впервые вызвало его подозрения. Ему показалось странным, что Тимоти Старберт перед смертью пожелал видеть меня, причем наедине. Мое естественное волнение после этого свидания тоже не ускользнуло от внимания доктора Фелла. Мистер Старберт сообщил мне в кратких чертах то, о чем доктор Фелл недавно рассказал нам всем, а именно: его намерение положить описание моего преступления в сейф в кабинете смотрителя, так, чтобы в течение трех лет надо мною висел смертный приговор. Когда я выслушал это от него, я просто не знал, что тут можно предпринять. Мне хотелось броситься на него и задушить, но это только вызвало бы шум и немедленное разоблачение. Ладно, подумал я, у меня впереди три года. За это время я найду способ разрушить его планы. Вернувшись ко всем остальным, я дал им понять, что старик сошел с ума, и очень старался укрепить их в этой мысли на тот случай, если в какой-нибудь непредвиденный момент он вдруг начнет рассказывать, – как было дело.

Незачем здесь говорить о многочисленных планах, которые я разрабатывал для того, чтобы выкрасть бумагу. Они ни к чему не привели. И теперь я уже не мог отказаться от места и покинуть Чаттерхэм: я был бессилен. Конечно, в течение трех лет я мог бы уехать достаточно далеко от Линкольншира, однако было одно обстоятельство, которое делало бегство невозможным.

Если бы я уехал, стали бы разыскивать Томаса Сондерса. И тогда непременно обнаружилось бы, что подлинный Томас Сондерс умер, – не мог же я явиться и сказать, что искать его бесполезно. Если бы я был свободен, если бы в кабинете смотрителя не хранился мой смертный приговор, я бы, конечно, так и сделал; и мог бы оставаться Томасом Сондерсом, священником, покинувшим свою паству. А вот если я – Томас Сондерс – беглый преступник, они доищутся до того, что произошло с настоящим священником из Окленда, и меня будут подозревать в том, что я повинен в его гибели. В любом случае мне будет предъявлено обвинение в убийстве. Единственный путь – это любой ценой выкрасть из сейфа документ.

Вот поэтому я постарался завоевать доверие молодого мистера Мартина Старберта, прежде чем он уехал в Америку. Смею утверждать, не боясь обвинения в отсутствии скромности, что я обладаю достаточной силой характера для того, чтобы расположить к себе и сделать своим другом любого человека, стоит только мне захотеть. Именно это самое я и сделал по отношению к Мартину, который оказался несколько тщеславным и упрямым, но в остальном вполне приятным молодым человеком. Он рассказал мне о ключах к сейфу, об условиях, обо всем, что должен был проделать в вечер своего двадцатипятилетия. Даже тогда, за два года до предстоявшего ему испытания, он уже нервничал. По мере того как время приближалось, я видел по его письмам из Америки, что его страх все возрастает, приобретая, если можно так выразиться, патологический характер, и что я могу обернуть это обстоятельство себе на пользу, так же как и привязанность его кузена Герберта к более одаренному и блестящему Мартину Старберту. Моей целью было, разумеется, овладеть бумагой; очень неприятно, конечно, что для этого необходимо было убить Мартина, а затем – как естественное следствие – и Герберта, однако вы поймете, что положение мое было крайне опасным.

Я уже говорил, что мой план основывался на трусости Мартина и преклонении перед ним Герберта, однако существовало еще одно обстоятельство. Оба они, Мартин и Герберт, по общему облику и сложению были очень похожи друг на друга. Издали их легко было спутать, приняв одного за другого.

Я поделился с ними своими соображениями и предложил следующий план: Мартину совсем не обязательно подвергать себя ужасам, связанным с ночным бдением, предписанным обрядом. В назначенную ночь, сразу после обеда, оба они должны отправиться каждый в свою комнату, – чтобы никто не вошел и не помешал, Мартин попросит, чтобы его не беспокоили. Он наденет на себя одежду Герберта, а Герберт – Мартина. Для того чтобы не терять времени при обратном переодевании, когда церемония будет окончена, я предложил, чтобы Герберт сложил одежду – и для себя, и для Мартина – в саквояж. Мартин возьмет мотоцикл Герберта, приторочит саквояж на багажник и сразу же поедет боковыми тропинками ко мне домой. В назначенное время Герберт отправится в кабинет смотрителя, взяв ключи у Мартина, и проделает все, что необходимо сделать согласно инструкции, определяющей старбертский обряд.

Это, как вы понимаете, план действий, который я сообщил им . Мои же собственные намерения были совершенно иными. Однако позвольте мне продолжать. Ровно в двенадцать часов Герберт должен был покинуть кабинет смотрителя, а Мартин, переодевшись к тому времени в свою собственную одежду в доме пастора, должен был подъехать к тюрьме и ожидать его с мотоциклом на дороге. Здесь Герберт передает кузену ключи, фонарь и письменное доказательство исполненного ритуала, и Мартин пешком возвращается в Холл. А Герберт берет мотоцикл, едет в дом пастора, переодевается там в свое и тоже возвращается в Холл. Все подумают, что он просто поехал прокатиться для того, чтобы успокоить нервы, расстроенные испытанием, предстоящим его брату.

Нужно ли говорить, что я преследовал совсем иные цели: во-первых, обеспечить себе полное и неоспоримое алиби и, во-вторых, сделать так, чтобы убийство Мартина приписали Герберту. Стремясь к этой цели, я всячески играл на их фамильной гордости, что само по себе является превосходным чувством. Я высказал такую мысль, что, хотя точные условия обряда, его буква, так сказать, будут нарушены, самая его суть может быть сохранена. Герберт может открыть железную шкатулку, которая находится в сейфе, однако он не имеет права читать находящуюся в ней бумагу. Он должен положить документ в карман и передать его Мартину, когда они встретятся в полночь возле тюрьмы. Вернувшись в Холл, Мартин может не спеша ознакомиться с его содержанием. Если на следующее утро мистер Пейн будет упрекать его в том, что он вынул из шкатулки то, что следовало там оставить, Мартин может сказать – это будет достаточно правдоподобно, – что он просто ошибся. Вполне невинная ошибка, поскольку его действия уже, во всяком случае, доказали, что цель обряда достигнута: он провел свой час в кабинете смотрителя.