Андрей Ильин - Когда шатается трон

– Да ведь стар он уже.

– Стар, да кусуч. На съезде два дня назад пятнадцать минут по бумажке читал, а здесь полтора часа как кувалдой молотил! Может, у него клыки и поисточились, но только он многих еще порвать может. На то он и хозяин!..

– Да, не прост. Похоже, большие дела затеваются, как в тридцать седьмом. Тогда он победил, скверну вывел, а нынче не известно, кто верх возьмёт. Старики, они крепко сидят, а молодёжь, на которую хозяин ставит, тявкать научились, а чтобы в глотку вцепиться – росточка может не хватить.

– Не скажи, Лёнька Брежнев – офицер с самого передка, с десантом ходил.

– То война, там всё понятно – позади свои, впереди – враги, за Родину, за Сталина: «Ура!» А здесь хрен разберёшь, кто свой, кто чужой и откуда удара ждать. Что-то будет…

– Будет… Польётся кровушка. Под ковром война тихая, но до смертушки. Тут или хозяин верх возьмёт или его… Раньше бы я на него поставил. А теперь… теперь не знаю.

Высокий каменный забор, фонари-тарелки через каждые десять метров, за капитальным – еще один, дощатый забор, колючка поверху. Но отчего-то не видно вышек с вертухаями, не слышно команд, и даже собаки не лают. Что это? Зона? Не похоже. Но и похоже – въезд один, стерегут его краснопёрые с автоматами и между заборов по периметру бродят. А зэки где?

Зэки в большом кирпичном здании, в белых халатах и ботиночках вместо валенок и сапог. Сидят зэки, что-то в тетрадях пишут, чего-то считают, на кульманах чертят, на школьных досках мелком выводят. «Шарашка». Отсюда не убегают, нет дураков менять кроватки с чистым бельём на нары, а ручки и счёты – на топоры и пилы. Здесь, конечно, не воля, но в сравнении с Магаданом – санаторий ВЦСПС. Курорт.

– Слушай, это что за хрень, и еще посерёдке высовывается, как собачий…

– Линейка логарифмическая это.

– Какая линейка? Линейка – щепка струганая, а эта с палец толщиной.

– На ней считать можно.

– На линейке? Да брось ты… А ну, покажь…

Кульманы рядком, за каждым чертёжник с карандашиком и ластиком. Стоят, смотрят, линеечки туда-сюда двигают. Лица умные, сосредоточенные.

– Слышь, Партизан, новый карандаш нужен.

– Тебе с утра три дали!

– Их нет уже. Ну, блин, ломаются они. Я точу, а они ломаются.

Ну да, такими ручищами только карандаши точить. Тут лом в самый раз. И ватман на кульмане, как мишень на ро́стовой фигуре, весь в сквозных дырках.

– Ты что, опять чертить пытался?

– Ну да. Я же этот, как его… сектант.

– Проектант! Тебе чертёж повесили, вот и стой возле него, не суйся своими граблями куда не просят. И халат постирай, не на лесоповале!

А что там дальше? Аудитория, доска на стене, изрисованная какими-то бесконечными математическими формулами и схемами. Люди в халатиках, смотрят, мелком пишут. И разговор между ними такой, что с непривычки уши вянут.

– Тут вы, коллега, не правы… Мы не можем принять ваши выводы относительно ранее предложенной гипотезы, так как данное значение Икс не может колре… колле… коре… Тьфу, хрень какая, не выговоришь! Коллер…

– Коррелироваться. Учи, блин, чтобы каждая буковка от зубов отскакивала. Или зубы выскочат. Ты учёный или где?

– На хрена нам всё это? Доски, формулы…

– Затем, что тебя не спросили! А ну как барбосы нагрянут, а ты двух слов связать не можешь, синус от косинуса отличить. Коллега, маму твою в подворотне всемером! Учи! И чтобы каждую формулу с доски протарабанить мог, как «Отче наш»! Вечером проверю!

Трудятся зэки, пыхтят за кульманами, работёнка, конечно, не пыльная, но приноровиться к ней с ходу не получается.

Вечером построение.

Белоснежно-халатный строй, развёрнутый вдоль коридора, мысочек к мысочку, грудь – вперёд, язык… понятно куда. Перед строем командир вышагивает.

– Значит, так… Тут кое-кто спрашивает: «Зачем да почему?» Объясняю для особо… одарённых. Затем, что вы, маму вашу, учёные, которые куют оружие для окончательной победы над мировым империализмом, поэтому собраны сюда с зон и крыток. А кто не хочет или не может, того держать не будем. Тому кайло в руки и тачку под ноги. Здравствуй, солнечный Магадан.

Молчит строй – не хочется в Магадан на общие, пригрелись они тут, щёчки на краснопёрых харчах наели, бока на матрасах ватных отлежали. Не жизнь – малина сладкая. Но только страшно: вдруг их кто спросит, чем они тут занимаются, и на туфте подловит?

– Мы ж ни черта не понимаем.

– Барбосы тоже! Вам понимать не нужно – трави тухлятину и глазки строй, типа, отвечаешь за базар. Если что, Башку зовите, он при науке состоял, отбрешется.

Башка точно целым НИИ рулил, чего-то там для военных клепая, с самим хозяином за ручку здоровкался, только на поверку вредителем и японским шпионом оказался, хотел тоннель в Америку прорыть и через него со всеми секретами сбежать. За что и схлопотал четвертак, ладно хоть «лоб зелёнкой» не помазали.

– Скажи им, Башка.

– Тут так… Если барбосы на исповедь потащат – крутите им пуговицу или враз засохните, а коли какие фраера в клифтах базлать станут, берите их на понт, типа, не гони пургу, начальник. Да не менжуйтесь, буром прите, эти головастики сами не рубят, о чём меж собой базарят. Лохи они, только и могут что тарахтеть. Главное, не очкуйте, не шелестите, и всё будет ништяк.

Толково всё Башка объяснил, сразу видно – учёный человек, профессор при степенях и орденах. Был.

– Тогда без базара.

Командир скомандовал:

– Слушать сюда! Работаем в две смены: первая формулы зубрит, вторая – спортзал, тир и рукопашка. Потом приём пищи, оправка и смена. Вопросы есть?

Ну какие могут быть вопросы у недавних зэков, а теперь… А кто они, собственно? Сняли их с нар, пригнали этапом в карантинный лагерь, где заставили ножички метать и по полосе препятствий зайчиками скакать, чтобы они своё боевое прошлое вспомнили, так как чуть ли не каждый в той большой, недавней, войне десантными ротами и батальонами на передке командовал, в тылы немецкие за «языками» ходил, партизанил или в немецкой разведшколе лямку тянул, как Абвер. Не мальчиков в тот лагерь собрали – головорезов, один другого краше. А после кровью повязали, статьи расстрельные навесив, чтобы они дёру не дали, и проверочки учинили, о которых вспоминать тошно. После уже в халатики переодели и сюда, в Шарашку, к кульманам определили. Зачем? То только богу и куму ведомо. Зэки про жизнь свою далеко не загадывают: сегодня жив и ладно, а завтра – будет завтра.

– Всем отбой. Караулам на периметр, дозорам по НП. Разойдись!

Чудно́е дело – они сами себя вместо вертухаев охраняют, да не просто так, а с карабинами и автоматами за плечами! Разве может такое быть?

Выходит, может. К чему только?

Кабинет, стол, стулья, портрет вождя на стене в золочёной рамочке… Но не такой кабинет, где в приёмной толпы толкутся, а рабочий, для личных встреч и приватных, с глазу на глаз, разговоров.