Марина Болдова - Нехитрая игра порока

То, что родной папа вообще существует, да еще и жив, я узнала от Карима, когда поступила в школу – ранее вопросом о биологическом родственнике я не задавалась. Первый день сентября выдался дождливым, и по этой причине торжественная линейка проходила в фойе школы. Наш первый «а» стоял по центру, позади на стене висела Доска почета с фотографиями знаменитых выпускников. Меня, как самую высокую девочку, поставили во второй ряд, и я то и дело оглядывалась – привлек внимание один из портретов. Что-то знакомое было во внешности молодого мужчины в форме. Мне даже показалось, что встречались мы с ним совсем недавно. Читать я умела, но подпись под фото «Гиржель Михаил Леонидович. Выпуск 1987 года» ни о чем мне не говорила. Нас отвели в класс, о портрете я забыла. Но, зайдя после школы к бабушке в комнату, посмотрев на фото мужчины над ее кроватью, тотчас поняла – на школьной Доске почета видела именно этого человека. Я всегда считала, что это погибший мамин брат. Радостно доложив бабушке, что портрет героя висит в школе, хотела было уже продолжить рассказ о первом учебном дне, как та вдруг горько расплакалась. Мамы на тот момент дома не было, я кинулась к Кариму. Позже о Гиржеле он рассказал мне сам…

– Когда вы виделись с ним? Какие у него были отношения с пострадавшим?

– Я вижу его каждый раз, проходя мимо Воскресенского собора, он там работает нищим. А у отчима с ним отношений не было, то есть вообще никаких! Насколько мне известно, ни споров, ни разногласий по поводу моей матери между ними никогда не возникало. Михаил Леонидович бросил нас с мамой после моего рождения, ушел к другой женщине. Насколько я в курсе, ее уже нет на этом свете.

– Вы знаете, кем был Гиржель?

– Да, я в курсе, что он служил в милиции и геройски воевал в Чечне. Но все это не меняет моего отношения к нему. – Я почувствовала, что сейчас моя бедная голова не выдержит нарастающей боли, и я позорно грохнусь в обморок. – Дайте воды, пожалуйста, мне нужно выпить лекарство.

Да, вежливых слов от этого человека я не ждала, сочувствия тоже. Уверенность, что он даже по необходимости не растянет рот в улыбке, росла – молча протянув мне пластиковый стаканчик с водой из кулера, следователь смерил меня досадливым взглядом.

– Вам легче? Продолжим? – Он вновь взялся за ручку.

«Странный тип. Компьютер включен, мог бы печатать, так нет – пишет! Почерк вырабатывает?» – подумала я, утвердительно кивая в ответ.

– Что вы знаете о жене Бахметева Элизабет Ларкинз? С какого времени вы знакомы?

– Я видела ее дважды в жизни. Отчим привел ее как жену в свою квартиру, где мы жили втроем до смерти мамы в две тысячи тринадцатом году. Так как со дня похорон не прошло и года, я собрала в тот же день вещи и перебралась в бабушкину квартиру. Мне было неприятно видеть чужую женщину, не скрою. Уже поздно вечером она и отчим пришли ко мне и стали уговаривать уехать с ними в Англию. Она практически сразу, услышав мой отказ, ушла. А отчим рассказал ее историю. Вкратце звучит так: деревенской девочке Лизе Кузиной повезло выти замуж за англичанина. Вскоре тот разбился на машине, Элизабет потеряла нерожденного ребенка и на время вернулась к родителям в деревню. Потом вновь уехала и вернулась. Где и как познакомилась с Каримом – не знаю, не интересовалась. Вычеркнула их обоих из своей жизни в тот же день.

– Удалось?

– Что, не поняла? – удивилась я не вопросу, а тону, каким тот был задан.

– Я спрашиваю: удалось вычеркнуть человека, который вас вырастил, вот так, одним махом?

Вот так взгляд! Коктейль из ничем не прикрытой ненависти, презрения и злости. Резко встав со стула, следователь отошел к окну. Я смотрела на застывшую в неподвижности спину, на мощную шею, на почти лысый затылок, а думала о Кариме. Он был так же подтянуто строен, широк в плечах и не обижен природой ростом. «Мой арабский принц Карим», – называла его мама, светясь счастьем. Да, они любили друг друга явно, ни перед кем не таясь, бережно храня верность и нежную страсть. Будучи ребенком, я не понимала, какая это редкость – быть безусловно счастливой. Именно такой была мама рядом с ним. И я, ее ребенок, чувствовала их любовь, росла в ней, словно в сердце цветка – как Дюймовочка. «Карим добр и великодушен» – так о нем говорила бабушка, мать моего биологического отца. Да, свекровь после предательства сына осталась жить с невесткой. И новый ее муж стал ей сыном.

Я вдруг все поняла. «Ну конечно! Очевидно, что тут личное. И совсем недавнее – все еще причиняет сильную боль», – подумала я, немного смутившись.

– Простите, – он повернулся ко мне. – Еще один вопрос: что вам известно об убийстве отца вашего одноклассника Максима Юренева пятого августа две тысячи девятого года?

Как-то до меня не сразу дошло, о чем это он? Какое убийство? Да, я знала, что Макс потерял отца, но – убийство?! Я всегда считала, что он погиб в аварии. Август… А где я была в августе девятого года? В санатории в Сочи, с Соней, моей одноклассницей и соседкой. Тогда ее отец полковник Барковский и Карим хором уговаривали нас «набраться сил» перед новым учебным годом – мы обе успешно поступили в вузы. В наших же с Соней планах было провести остаток лета на даче в Раздольном, в доме ее бабушки Аделаиды Ниловны, которую обе обожали. Но тут выяснилось, что путевок в санаторий три и бабушка едет с нами. За нас все было уже решено. На самом деле, как я поняла позже, вся поездка на море была организована для того, чтобы увезти меня подальше от дома. По задумке взрослых, так я быстрее забыла бы о том, что случилось на школьном выпускном балу…

Вернулись мы как раз к первому сентября. О том, что Макс Юренев потерял отца, я узнала лишь в феврале следующего года, после встречи выпускников. Меня там не было, новость осторожно преподнесла Соня, но я в ответ промолчала – подробности мне были неинтересны. Соня же, зная мое отношение к Максу, не настаивала…

– Я не знала, что Павел Петрович был убит. Если так, то кем? Убийцу поймали?

– В преступлении признался ваш одноклассник Николай Басов.

– Коля? Быть не может! Ботаник, простите, тихий и застенчивый парень! Кого он мог бы лишить жизни? Разве что комара!

– Тем не менее, находясь под воздействием синтетического наркотика…

– Бред! Какие наркотики? Коля даже не курил, когда дымили уже все мальчишки. У него мама долго и серьезно болела, мы это знали. Он за ней ухаживал один, после школы сразу шел домой. Маме, как помню, стало значительно лучше еще до сдачи нами госэкзаменов, она шла на поправку. Коля собирался поступать в институт. Нет, наркотики и Коля – полная чушь!

– Как эмоционально вы его защищаете!

– Да он единственный, кто… впрочем, к делу это не относится. Я знаю Басова как хорошего друга и очень порядочного человека.