Всеволод Данилов - Банк

– Тонкий вы человек, Александр Борисович. Слушаю, слушаю, каждое слово вроде понятно, а вот общий смысл не могу уловить. Вы со мной как-нибудь попроще. Сделайте скидку на возраст.

– Работа моя тонкая… была. По краю ходил, чтобы институт тащить. Операции финансовые неоднозначно расценены могут быть… Понимаете? Да понимаете. Иначе б не работали. Потому и важно, как результат подать. А чтобы правильно подать, необходимо мои разъяснения получить.

– Да, конечно. Как только акт будет готов, я попрошу вас, как и других, дать необходимые письменные…

– Нет, нет, нет! Именно что не после и именно что не письменные. Ведь согласитесь, я ту подоплеку знаю, что, может, и ваш взгляд на предмет, так сказать, описания переменит. Вот в чем штука! А тогда и описание само несколько иначе может повернуться… То есть фактец, он есть. А вот с чем его, простите за каламбурец, съесть, это-то и требует объяснений. А уж последующие, будем говорить, читатели, да мы ли с вами не знаем? Вашу трактовку тиражировать дальше и будут. Как некую, знаете, заданность.

– Вы, Александр Борисович, что-то мне предложить хотите?

– Уж сразу и предложить. – Петраков засмущался. – Просто разговор у нас такой добрый вышел. О мотивации.

– О мотивации?

– Хочется, знаете, чтобы люди друг друга понимали. А того паче – себя. Предположим, нашли вы в моих действиях нарушения.

– Если совсем начистоту, нарушения – это мягко сказано. – Разговор продолжался с полчаса и за это время не продвинулся, так что Астахов начал испытывать раздражение. К тому же, разговаривая, Петраков периодически приоткрывал ящик стола, и Астахов уже почти не сомневался, что в кабинет поздно вечером он вернулся именно за теми самыми бумагами, что жгли внутренний карман астаховского пиджака.

– Да, правы! Был поверхностен. Налоговый кодекс так и не удосужился в текучке беспрерывной проштудировать, – повинился Петраков.

– Да что налоговый? Пора бы уж и уголовный проштудировать, – не удержался Астахов и тут же перехватил рысий взгляд из-под толстых линз.

– Ну, уж на это-то время тратить! Когда дело подойдет, сами и статью подберут, сами и огласят. Но вот огласят ли? – тут он поднял палец, призывая собеседника быть внимательным. – Я как раз о том же – о мотивации.

– О вашей?

– Можно и о моей. Но это сейчас неконструктивно: когда начинал разгребать здесь, одна была. А теперь…

– Другая.

– Увы! И вашу хочу переменить.

– У меня-то просто. Выявить и максимально объективно описать.

– Хо-хо! – Петраков аж в ладошки похлопал. – Вот как! А я, простите, ученый и в категориях этих точненько разбираюсь. То, о чем вы сейчас, – цель. А если по мотивации… Вы вот, простите, немолодой, не очень, наверное, здоровый человек. Только без обид, ладно?

Астахов согласно кивнул, прекрасно понимая, к чему ведет, непрестанно петляя, разговор финансовый директор.

– Зарплата ваша, будем говорить деликатно, наверняка никудышная. Накоплений тоже негусто. Иначе б не горбатились здесь сутками. А впереди, извините, старость. И вот тут-то как раз к слову о мотивации. Перспектив – никаких. Ну, простите за грубость, замочите вы меня. Подавите, так сказать, принципиальностью. Так?

С удовольствием огорошившего фокусника он присмотрелся к Астахову, который в свою очередь пытался сообразить, до какой степени информирован собеседник. Знает ли он главное: чьи интересы на самом деле представляет «налоговый инспектор».

– Ну, положим, – буркнул он.

– А вот и черта, извините, с два! На самом деле это всего лишь цена вопроса. И информацию, что вы холите, ваш же начальник и сольет. А не он, так его начальник. Потому что, во-первых, вертикаль ваша гнилая, и вы о том знаете. А во-вторых и в-главных, все решит интерпретация. Вот вы, к примеру, аренду нашу неделями прочесывали. В кредитах, векселях рылись.

Астахов вздрогнул, но, по счастью, увлеченный собственными словесными оборотами, Петраков этого не заметил.

– Накопали. Знаю, что по аренде, например, на наличку вышли. И уж, должно быть, в мечтах меня арестованным за взяточничество видите. Так?.. Ан опять же не так. Потому что мои объяснения выслушать не соизволили. А я вам, если спросите, подтвержу: да, брал наличными. Только вы полагаете, что в свой карман, а я вам покажу десяток статей в бюджете, которые иначе, как имея наличку, закрыть невозможно. И задокументировать тоже. То есть нарушение-то останется, куда уж? А мотивация иная. И статьи вашей уголовной как не было.

– Другая найдется.

– Так и я о том. Все это лишь вопрос оценки, согласования. И согласовать как раз хотелось бы с вами. Для всех полезней. И начальство ваше налоговое беспокоить соблазнами не придется.

– То есть, если я правильно понял…

– Вы правильно поняли. Почти правильно. Потому что словечко это мерзкое, что у вас на языке вертится – взятка, да? – я и знать не знаю. Другое дело – коллективное соавторство.

– Коллективное – чего? – От такого зигзага привычный вроде ко всему Астахов даже поперхнулся.

– Есть у нас, у ученых, форма такая. Один пишет, а другой как бы подправляет, придавая творению некую новизну. А в результате – совместный труд, гонорар.

– И велик гонорар?

– Да уж побольше зарплаты вашей. Полагаю, на десяток тысяч долларов потянуло бы.

– Пора мне. Засиделся. – Астахов взялся за портфель. – Завтра с утра за акт сажусь.

– Так и… время как раз есть поразмыслить. В самом-то деле, Виктор Николаевич, взвесьте. Что впустую такой материалец перемалывать, когда можно с пользой?

– Взаимной?

– Совместной.

– Ну. – Астахов остановился возле двери, с беспокойством косясь на Петракова, который не в первый раз, разговаривая, запускал руку на дно ящика и, стараясь делать это незаметно, быстро обшаривал. – До завтра.

Петраков поднялся попрощаться.

– Да! Что я хотел-то? Виктор Николаевич, вы здесь документы?.. Знаете, были. Не…

– Документы? Так вот все, на столе.

– А?..

– Другие вернул в бухгалтерию.

– Ну, да, да… Да ничего, впрочем. С утра загляну. И начнем дружить. Так?

– До завтра.

– До доброго завтра.

Астахов неспешно шел вдоль остывающей после жаркого дня Садовой. Этот путь в пять километров до дома он проделывал ежедневно – врачи рекомендовали разрабатывать сломанную в прошлом году ногу. Да и торопиться сегодня, хоть и поздно, было некуда: жене пришлось неожиданно, сорвавшись с работы, умчаться за семьдесят километров от Москвы в деревню к заболевшему деду.

При воспоминании о любимой жене ему стало чуть теплее: эта ее удивительная готовность броситься на помощь, даже не дожидаясь зова, поразившая его десять лет назад при знакомстве, все эти годы согревала их дом. «Коммунальный дом», припомнил он, и умиление смешалось с чувством вины, не покидавшим его при мысли о собственной квартире. «Да если бы собственной». Через месяц после знакомства он оставил первой жене квартиру и перебрался в комнату новой супруги. Думал – временно, а вышло – десять лет скоро. Она дала ему все: нежность, молодость, надежность. А что получила взамен? Старый больной муж, оказавшийся неспособным даже добыть отдельное жилье. Правда, присмирил нагловатого алкаша-соседа. Сосед им, надо сказать, выдался незаурядный. В первую же ночь заявился без стука в их комнату в трусах и с четвертинкой в руке на предмет знакомства, но тут же был выставлен без излишних церемоний сначала из комнаты, а когда забузил – и вовсе из квартиры. В квартиру он вернулся на другой день совершенно осоловевший и в компании дружков, которым прямо в коридоре принялся разъяснять свои взгляды на брак молодой кобылы и старого замшелого кобеля. Но кобель оказался хоть и не молод, но могуч. Без лишних препирательств Астахов сначала выпроводил дружков, а потом без особых усилий приподнял над полом и самого краснобая.